Из истории первых веков христианства - [32]

Говорят, начинает он, что римляне обязаны были своим величием своей набожности. Но находятся еще под большим сомнением, что сделали в благодарность своим почитателям все эти пустоголовые римские боги полей, лесов и лугов. А значительное число богов введены впервые лишь тогда, когда Рим уже сделался могучим государством, значит, набожность, по-видимому, явилась уже после величия; простота религии древнего Рима и не могли создать никакой набожности, т. е. усиленного богопочитания. Нет – и здесь-то апологет доходить до такой силы изображения, равная которой редко встречается во всей римской литературе – нет, римское величие происходит как-раз от безбожия Рима, от войн, разрушения городов и т. п., т. е. от всего того… Что сопряжено с кощунством над богами: всякая римская победа означает поругание святыни. Итак, эти боги, почитаемые врагами всякой религиозности, не могут быть богами. Нет, лишь Бог подымает и низвергает государства; религиозность Рима, его богослужения гораздо новее восточных культов.

Демоны дают вашим противникам хитрый, двусмысленный совет приносить жертвы и заставлять нас принимать в них участие Это действительно совет демонов; будучи побеждены нами, они, подобно мстительным рабам, ищут удовлетворения. Они поступают, как преступники из рабочих домов и копей. Самое тяжелое требование, которое предъявляют вам, – это жертвоприношение на блого императора. Но как же мы можем приносить с этой целью жертвы богам, когда самые культы богов во многих случаях зависят от воли императоров; посредством жертвоприношении мы подчинили бы императоров их собственным созданиям. Мы поступаем иначе; мы обращаемся с молитвой за императора к Богу. Император знает и чувствует, в чьей власти он находится; неба ему не побороть. Он велик, потому-что он меньше неба. Обращая взоры к небу, с распростертыми руками, с непокрытой головой, без напоминания молимся мы за императора, за благосостояние его личности, молимся Богу, который может дать то, о чем мы его просим, нам, умирающим за его учение, нам, приносящим в жертву ему свою жизнь, а не паршивых, больных животных. Итак, восклицает Тертуллиан, напрягая нервы своей реторики до высшего, страстного пафоса, – итак, пусть во время такой молитвы ваши орудия пытки разрывают нас на части, пусть ваши кресты вздымают нас, пусть пожирает нас ваш огонь, пусть ваши дикие звери терзают нас… делайте все это… вырывайте из нас душу во время молитвы за императора.

Вот, следовательно, в чем заключается враждебное отношение христиан к государству, в том, что мы иначе почитаем императора. Мы во всяком случаи не превращали государства в харчевню посредством жертвенного дыма, мы вообще не принимаем участия в языческих празднествах со всеми их безобразиями. Но мы гораздо более верные слуги императора, чем нехристиане. Они молятся всегда лишь за существующего императора. Все убийства цезарей были совершены руками язычников, тех самых, которые приносили жертвы за императора. Таким образом, если многие римляне – враги императора, и тем не менее их считают римлянами, то почему же вас, друзей правительства, называют не-римлянами?

Но мы никогда не мстили за все те обвинения, которые возводятся на нас язычниками, хотя и могли бы делать это. Ибо мы обладаем оружием и настолько многочисленны, что могли бы составить армии, гораздо более сильные, чем у иноземцев. Хотя мы возникли только вчера, но нами уже заполнены города, острова и т. д. Мы могли бы ведь и выселиться: тогда ваша империя оказалась бы совершенно вымершей.

Мы вовсе не враги империи, ибо наше государство – мир. Наши наслаждения гораздо более благородны, чем ваши увеселения в цирках, театрах и на аренах. Чего вы об этом заботитесь; если мы не имеем удовольствий подобного рода, то ведь это же, в конце концов, лишь наше несчастье.

После этой речи, дышащей замечательной энергией и силой, которой не достигал никто до него, и в которой вряд ли превзошел его и Августин, апологет переходит от отрицательной части своей книги к положительной; показав, что христиане не представляют собою, он набрасывает картину их жизни. Но точка зрения апологета и самая природа его и здесь постоянно насильно влагает ему в руку меч. Едва закончив картину устройства христианской церкви, любовного отношения христиан друг к другу, он снова выступает против врага. Да, восклицает он, вот что доставляет беспокойство некоторым. Смотрите, говорят они, как христиане любят друг друга, – еще бы, ведь те ненавидят друг друга – смотрите, как охотно они умирают, спасая других, – еще бы, ведь они убивают друг друга. Мы называем один другого братьями, у нас все общее за исключением жен: как раз там мы разделяем, где у других, у этих прелюбодеев, существует общность. Но тем не менее, при всяком случае, слишком ли разливается Тибр, или вовсе не разливается Нил, всегда раздается крик отдайте христиан львам! Так ли это? Разве до явления Христа не было несчастных случаев, разве как раз стихийные явления до Христа не были гораздо более многочисленны чем теперь? Ведь Содом и Гоморра сгорели до появления евреев в Палестине. Все беды служат нам для напоминания, для вас же они означают наказание. Но если это ваши боги наказывают вас за нас, то они, оказывается, довольно неблагодарны и несправедливы по отношению к вам.