Из истории первых веков христианства - [31]

Этому вескому введению, если только можно назвать введением такое быстрое проникновение до самой сути вещей, соответствует и дальнейшее развитие мысли. В римском судебном процессе заключается явная нелепость. Вы прибегаете к пыткам, восклицает Тертуллиан, вообще, чтобы добиться от преступника признания, по отношению же к христианам вы делаете это чтобы добиться от них отречения. А так как в данном случае вы поступаете как раз обратно тому, как вы поступаете и остальными преступниками, то следовательно мы не преступники. Когда я отрекаюсь, т. е. лгу, тогда вы верите мне. Христиане же признают свою вину; пытка, следовательно не имеет смысла. Имя христианина вредит доброй славе. Он хороший человек, говорят про кого-нибудь, хотя и христианин; почему не говорят так: он хороший человек, потому что он христианин, или: он христианин, потому что он хороший человек? Из известного следует выводить неизвестное, а не осуждать заранее на основании неизвестного известное. Иные, которые раньше были совершенно негодными членами общества, внезапно, на глазах язычников, превращаются в порядочных людей, и оказывается, что они христиане. Но это-то как раз и сердит еще более язычников. Совершенно же не выдерживает критики ссылка на законы и особенно на то, что император не может вводить новых богов без одобрения сената. Законы подвержены разнообразнейшим изменениям, многие уже давно устарели и поэтому совсем не применяются. А императоры даже и не обращаются к сенату по вопросу о терпимом отношении к христианству; добросердечные императоры всегда были милостивы к нам: Нерон же, которого весь мир знает, как злодея, был нам первый враг: в этом и заключается весь вопрос.

Ни один порядочный человек не должен был бы распространять пошлую басню о том, что христиане убивают детей и едят человеческое мясо. Ни разу еще не находили такого ребенка. Злая слава живет только ложью, истина ее убивает. Представим себе также весь ужас детоубийства. Разве мы, христиане, обладаем иной организацией, чем язычники, которые ведь также чувствуют глубокое отвращение к подобным делам? Представим себе, как дело происходит: неужели действительно возможно, чтобы епископ принуждал новокрещаемого к детоубийству? Не обвиняйте нас, а взгляните на самих себя, подумайте, давно ли у вас самих прекратились человеческие жертвоприношения.

Затем автор переходит к подробной критике богов и идолопоклонства греков и римлян. Эта тема, как мы уже знаем, была настолько истрепана, что даже Тертуллиан не нашел сказать о ней ничего нового. Тем сильнее звучит то, что великий человек говорит о христианах и их богослужении. Мы поклоняемся единому Богу, который создал мир для украшения своего достоинства, который невидим, хотя и делается иногда видимым, неосязаем, хотя по благости своей иногда и принимает образ человека, неоценим, хотя он и оценивается человеческим чувством. Нужно ли доказывать его существование из его дел, из свидетельства самой души? Хотя душа и окружена тысячью разных условий, притеснений и препятствий, но тем не менее она все-таки временами приходит в истинному познанию. Все наши обычные поговорки относятся к Богу, мы говорим: Дай Бог, Бог видит, Бог так велит. Так душа свидетельствует, что она с самого начала была христианкой. Во время молитвы мы, ведь, обращаем своя взоры с небу, а не в Капитолию. Бог объявил нам свою волю посредством священного писания, через пророков. Им я обязан своим обращением: христианство постигается постепенно, рождение тут ничуть не помогает. Наши пророчества все исполнились, ваши же сивиллы не более, как лгуньи; одна полка книг наших пророков стоит больше всех ваших предсказаний, к тому же наши пророчества и гораздо старше ваших. В Христе исполнились все пророчества; даже наша литература, письмо Пилата к Тиверию – апологет пользуется здесь христианской фальсификацией – свидетельствует о событиях, описанных в евангелиях. Христос не навязывал, как это делали римские цари, невежественному народу новые божества, он раскрыл глаза людям просвещенным, и если это познание делает людей лучше, то, значит, ложна та религия, которая чтит изображения богов и поклоняется статуям мертвых.

Все скверное и ложное у вас есть дело демонов. Иногда они делают как-будто и добро, но только для виду. Каждый из этих духов имеет крылья, они узнают все. Это они сделали возможным исполнение языческих предсказаний, обокрав библию, они сами делаются богами. Приведите к трибуналу одержимого бесами: по приказанию любого христианина эти духи признаются, что они демоны, тогда как в другом смысле они ложно называют себя богами. А когда христиане спрашивают демонов о Боге, то демоны признают христианского Бога истинным.

Если Тертуллиан является здесь сыном своего времени, даже более, может быть, самым верующим поборником демонизма в ту эпоху, то мы не должны, конечно, осуждать его за это. С одной стороны, он передает – правда, может быть несколько усиливая своими собственными ударениями – лишь то, что представлялось уже прошлым эпохам, т. е. как-раз эллинам. С другой стороны, мы в праве задать вопрос: разве в наше время это суеверие исчезло вполне? Кроме того, Тертуллиан сам заботится о том, чтобы в случае, если какое-либо место в его книге вызвало бы в нас сомнение, то следующее место вновь заставило бы нас воспрянуть духом. В особенности это относится к замечательной главе о римской религии и о враждебном отношении к государству, которое приписывалось христианам.