Из Еврейской Поэзии XX Века - [3]

Когда отец проводит в блуде ночь.

Она спешит за мной по одиноким тропам,

Чтоб сердцем завладеть,

Как сумрак в зимний день — безмолвными полями.

Я нисхожу под кров

Страданий вековых, что на весах миров,

Не знаю, существует ли?.. Я вижу

Глаза простертых жертв, и древняя печаль

Врывается ко мне, как ветер в полночь,

Сказать:

«Ты обречен оплакивать себя,

Умом и сердцем в двух мирах скорбя,

И тихою овцой, прибившейся к ночлегу,

Войдет однажды смерть, чтобы уснуть с тобой…»

И больно мне за дни, что будут смертным мраком

Похищены, они встают, подобно знакам

На вековом пути, и горестно за мир,

С молитвой на устах идущий на закланье…

И я, припав к колоннам бытия

И веры, говорю:

«Я — жалкий человек, затерянный в полях,

Пронзенный скорбью и с неверьем в сердце —

Чего ж я жду?..»

1919, киев

Давид Гофштейн 1889–1952

«Еще глядится меркнущий закат…»

Еще глядится меркнущий закат

В чердачное окно.

Последний листопад.

Я, замерев, стою как бы на страже,

И взор мой дожидается, когда же

Украдкой поторопится опять

Земное притяженье

С влажной ветки

Еще один поблекший лист сорвать.

1909

В лесу

Полдневным солнцем взор мой утомлен.

Подобен лес лучистому виденью.

Я прохожу сквозь блеск его колонн,

Ложусь на тень и укрываюсь тенью.

Я уменьшаюсь. Братья муравьи

Неугомонным подняты набатом.

Из двери в дверь, по выступам и скатам

Стремится ток их дружной толчеи.

А этот отделился от ватаги.

Шутя я преградил малютке путь,

А он не соглашается свернуть,

И дорог мне напор его отваги.

И вновь я запрокидываю взгляд

К высокому слепящему проему.

Теперь в толпе деревьев меньший брат,

Я радуюсь их трепетному дому…

1912

Пушкину

Мы ночевали на казачьих постах.

А. С. Пушкин

И потому здесь боль моя легка мне,

И грусть моя мне часто дорога —

Его дыханье помнят эти камни,

Касалась этих троп его нога…

И с юности в полях моих скитаний

Целил меня его свободный дух,

И свет его покоя не потух

Средь рабских мук и тяжких испытаний.

Как прежде он, покинул я поля.

К лучам вершин и сумрачным долинам

И я вошел рабом и властелином,

С ним полноту восторга разделя.

1912

«О время, о пространство, о число!..»

О время, о пространство, о число!

Как на прибой, ступил на вашу грань я,

И юный взор мой ваше простиранье,

Как дали океана, увлекло…

По зыбкой кромке влажного песка,

Что вашей необъятностью объята,

За мною тень ступает воровато,

И удочка в руке моей легка.

Среди миров, стремясь постигнуть вас,

Я удочку мою в рассветный час

Закидываю с берега земного.

И в пламенную зоркость юных глаз

Стекают капли вечности с улова…

1917

«Моя мама в самом начале дней…»

Моя мама в самом начале дней

Показала однажды мне

Там, на синем бархате в вышине

Тарелочку — лунный круг.

И я тянулся туда за ней

Из крепости нежных рук,

Туда забросил я в первый раз

Искры жаждущих глаз…

Ах, тарелочка в небе!

Как в те года,

Я к тебе устремляю взгляд.

И по-детски беден я, как тогда,

Как тогда, по-детски богат.

И опять в синеву к твоему лучу

Я сегодня руку тяну

И небесную сеть всколыхнуть хочу,

Всполошить твою глубину…

И когда ты качнешься на той волне,

Ясный луч с небес оброня,

Погрозит в ответ звездный палец мне —

И довольно будет с меня…

1917

В пути

Клянусь, мне этот лес уже знаком,

И эту нисходящую покато

Долину видел я когда-то

И дно ее, покрытое песком.

Под колеса скрипучее болтанье

Во мне ликует память, сохранив

Любой ничтожнейший извив

На всех дорогах моего скитанья…

Клянусь я, этот миг воскрес!

В какой-то бытности старинной

Я этой двигался долиной,

И простирался

Этот лес…

1917

Яблоко

Ты снегом и вином наполненный сосуд.

О, сколько чистоты в пьянящем аромате,

В тончайшей кожице, чью свежесть берегут

Две нежные печати!

Чем утолят беснующийся пыл

Язык и нёбо? Жаждущему взгляду

Как приказать мне, чтобы не испил

Весеннюю усладу?

Ты память снежной белизны

Цветов и солнечного шквала!..

Но зубы ждут, занесены,

Укус — пропало…

1917

«Я увидел ее у реки…»

Я увидел ее у реки

Под нависшей

Из сплетенных ветвей зеленеющей крышей,

Что заплатана белизной облаков.

В двух десятках шагов,

Где листва поредела,

Там, к молчанью земному припав,

Немо камень чернел — распыленного тела

Моей родины древней упрямый сустав…

Я увидел — ликующе обнажена,

Шла в короне волос, что волной ниспадали,

И ко мне донеслось из воскреснувшей дали

Древне-юных времен:

— Ее имя Жена!

1917

«На строгих стульях…»

На строгих стульях

В полумгле каморки

Одежды наши — две невнятных горки…

Как на песке

Пустынного залива

Они

Нас поджидают терпеливо…

Там вдалеке

Покинутые стены,

А здесь — безумство волн, кипенье пены…

О, не спеши смежить усталый взгляд,

То трепетное зеркало, в котором

Сквозь влажный блеск еще стремлюсь я взором

В прекрасное забытое «назад»…

1917

«Тускнеют улицы в тумане…»

Тускнеют улицы в тумане —

Придушенно дрожит фонарный свет,

Исчезли выступы, и впадин больше нет,

Отрублены края, размыты грани…

У стен, сомкнувшихся плотней,

Стоит вода,

Я здесь хожу так много дней

Туда, сюда —

Безмолвный страж…

Но слышишь?!.

Там живое

Движение средь зябкой немоты,

В тумане юный смех —

Проходят двое…

……

Такой же точно вечер помнишь ты?..

1917

Вечер

Любимая,

Мы вновь одни. О нас

Не вспомнит мир, как мы о нем когда-то…

Над гулом алчной улицы погас

Последний луч

Усталого заката…

Закрытая на ключ

Белеет дверь, и мгла

На стареньком диване,

Окутав нас, по ало-красной ткани