Из Еврейской Поэзии XX Века - [2]

В блаженстве столь недолговечном.

1911 (?)

«И будет амбар твой без двери и крыши…»

И будет амбар твой без двери и крыши,

От дома останется кучка золы,

И зернышка там, где ломились столы,

Не выищут мыши.

Рассыпешься легче трухлявого пня,

Истлеешь, как платье, побитое молью,

За то, что кичился, народ мой казня

Неслыханною болью;

За дверь, что жестоко ты запер, когда

Ребенок, спасаясь, протягивал руки,

За то, что смеялся над голосом муки,

Над мукой стыда.

Твой дух испарится, как сырость от ветра,

И медленно сила твоя изойдет,

И сгинешь, отброшен, как выжатый плод.

И будет народ мой

Тебя провожать в молчаливой печали,

Как прежде — подобных тебе,

И бремя влача, что с твоим не сравнится,

Идти и идти.

Весна 1915

«Окутала ночь меня темным крылом…»

Окутала ночь меня темным крылом,

Опять о покое напомнив былом…

…И кажется, кто-то, затерянный в поле,

Взывает, молитвенно руки воздев:

«Мой Бог, снизойди к человеческой боли,

Будь милостив к тем, кто изведал Твой гнев.

Для всадника, что пробирается чащей,

Как прежде, окошко зажги на пути;

Немому местечку надежно светящий

Хотя бы один огонек возврати.

А те, кто оружье держа наготове,

Во мраке столкнулись теперь как враги,

Не шепчут ли втайне: „Мой Бог, помоги

Вернуться домой!.. Неповинен я в крови…“

Когда не осталось и зернышка впрок,

И гибнут местечки без хлеба, должно ли

Сегодня стоять невозделанным поле

В кольце загороженных страхом дорог?..»

Весна 1915

Видение

Теперь приди, возлюбленная!

Видишь,

Слова пророка поднимают их

Из ям и топей.

Из нищенских могил

На склонах гор и в сумрачных долинах

С хвалой и песней воинство встает.

И кто в слезах засеял поле смерти —

Ликуя, возвращается теперь

Для новой жатвы… Вот они идут,

Стремительны, как юные олени,

Как легионы ангелов, светлы.

И гордый дух

Ведет их молчаливые полки,

И гром орудий их сопровождает.

Лазурная невеста, обрати

Лицо навстречу лучезарным братьям.

И тело скорбное омой

Познаньем и прощеньем в море жизни,

Которая попрала смертью смерть

И вновь сверкающую чашу

Проносит сквозь огонь и кровь.

В предназначении высоком

Отныне ты едина с песней будь,

Что низвергается потоком,

Как водопад с небес.

1917–1918

«В поздний час, тревоге вторя…»

В поздний час, тревоге вторя,

Перед взором предстает

Чернота ночного моря,

Бури яростный налет.

Там, в кипящей круговерти

Вижу скопище голов —

Черный ящик тащат черти,

Адский празднуя улов.

А из ящика, истошен,

Крик простерся над волной,

Будто мир в пучину брошен

С грузом горести земной.

Вот проглочен, как могилой,

Вот возник из глубины

Ящик тот, и с прежней силой

Вопли скорбные слышны.

И, кипя в порыве диком,

Стонут пенные столбы,

Заглушаемые криком

Человеческой мольбы…

1918, Весна

«В осеннюю ночь за потоком дождя…»

В осеннюю ночь за потоком дождя —

Ни звездочки, лишь водяная завеса.

И вскрики возницы, во тьму уходя,

Стихают в безмолвии топкого леса.

Мой Боже, прости в эту пору меня

За блеск разожженного мною огня,

Веселость с которой поленья запели,

За это гляденье без смысла и цели…

Когда же усилится вой сквозняка,

А угли подернет налетом белёсым —

И в сердце мое погрузится тоска,

Подобно увязнувшим в топи колёсам…

Осень 1918, Киев

Из цикла «Суббота»

Блюме Яхнис

И уже утихает Самбатьон-река…

И степной горизонт золотят облака,

И, подобное зыблющейся пелене,

Темно-синее море в закатном огне.

Наклонился олень к лучезарной реке.

Чудный город мерещится мне вдалеке,

И мечтающий взор отвести не могу

От страны золотистой на том берегу…

1918, Киев

В темную ночь

Когда чернотой мои мысли объяты,

И я растворен в непроглядности мглы,

Я слышу вдали штормовые раскаты —

Дробятся валы.

Мне видится битва в кипении моря,

Летящие гребни теней —

Там черные всадники мчатся, пришпоря

Гигантский коней.

Несутся, сшибаясь, ряды исполинов —

С грядою — гряда.

Кто в беге промедлил, оружье не вскинув, —

Уже никогда

Его не нацелит. И в месиве битвы,

В сплетении тел и копыт —

Метущийся ропот проклятья-молитвы,

И ярость кипит…

Когда я во мраке, мне видится поле,

Где властвует смертная мгла,

И чудится стон человеческой боли,

Застывшие в корчах тела.

1918, Киев

«Со мною будь…»

Со мною будь,

Мечтой единственною будь,

Томящей далью всех осуществлений,

Неизъяснимостью метущихся стремлений.

Ты утомленное тоской

Мне сердце ясной песней тела

Сейчас наполнила — такой

В закатной алости покой

На поле битвы опустелом.

Где битва смертная прошла,

Теперь в безмолвии печали,

Подобьем черного орла

К закату сумерки припали,

И хищный клюв

В его багровость окунув,

Пьют кровь простертой дали…

Но и с тобой,

И в тихой близости с тобой

Не успокоиться мятущимся стремленьям,

Душе, охваченной неведомым томленьем.

1918, Киев

«В стране людской печали…»

В стране людской печали

Что в ответ

Скажу тому, кто изнемог от бед,

Кто пеплом гасит боль страданий?

Перед тем

Язык мой нем…

И гнев смиряя свой,

Я с непокрытой головой,

Нагим и нищим

В пустыню устремлюсь. И станет мне жилищем

Обитель ветра и песка,

Палящий небосвод заменит крышу.

И к людям не вернусь до той поры, пока

Я слово избавленья не услышу.

1919, Киев

Печаль

В светлейшей из моих улыбок

И в самом дружественном взгляде

Скрывается печаль, подобно вору.

Но, не таясь теперь,

В распахнутую дверь

Она ко мне вошла, как званый гость к застолью.

В ней боль ребенка, изгнанного прочь,