Из Еврейской Поэзии XX Века - [14]

Шрифт
Интервал

». В завершающих строках стихотворения в «тесной» действительности возвратившейся комнаты открывается подаренная любовью безграничная глубина, — уходящая, но не гаснущая светлая реальность всеобъемлющего мгновения.

Во многих характерных для Гофштейна стихотворных произведениях живой, конкретный, современный мир осмысляется с библейской масштабностью. В отличие от привычной для русскоязычного читателя поэтической речи, где целое, как правило, складывается из отдельных, эстетически взаимодействующих образов, эти стихотворения сами являются укрупненными образами. Например, в стихотворении «Еще стены оплетены лесами…» художественно-содержательный разворот определяет моно-метафора — стройка.

Еще стены оплетены лесами,
Мусором старым
Завалены пороги,
И эхом отдает еще пустота…
Но я уже вижу вас, миры обновленные,
Глазами светлой веры…

В других случаях укрупненный образ как бы вплетен в изобразительно-смысловые ярусы поэтической ткани. Вот стихотворение, основа которого — картина проходящих суток.

(НОЧЬ) На тихом весеннем просторе диких далей
Все капает и капает моя старая трепетная
кровь.
К черному сердцу прижимают ночи
Боль дней оскверненных.
(ЗАРЯ) Но пламя раскалывает мягкое лоно туманов
И выжигает в огненном ожидании
Все новые знамения
Для следующего натиска затаившегося гнева…
(УТРО) У красных ворот прозрачного утра
Становится на вахту
Звук мчащегося горна…
А гривы готовы к первому рывку,
И копыта железные едва дождутся
Первой смены проносящихся далей,
Удара новых битв…
(ДЕНЬ) С сердечным трепетом я слушаю их,
Тысячедыханные крики радости,
С застывшим страданием я чувствую их,
Немые трепещущие боли…
(ВЕЧЕР) И когда ночь
Готова клонящийся день
В немом лоне укрыть, —
К далям тянет мою пламенеющую душу…
(НОЧЬ) Веревками тысяч желаний связан,
За колесами усталыми, пьяными от битв,
Пленный я шагаю среди полей широких.
(ЗАРЯ) И я с ними, всегда готовыми
К новым звукам бодрящего горна,
К новому пламени очищающего гнева…

Многоплановость этого стихотворения вынуждает нас обратиться к несколько условному, последовательному описанию его изобразительно-смысловых рядов, каковых в приведенном стихотворении нам видится по меньшей мере два. Внешний план стихотворения — восходящее новое бытие и жертвенность отжившего, умирающего мира, от которого неотделимо «мое» существование, «моя старая (т. е. ветхозаветная) кровь», сочащаяся на «весеннем просторе диких далей». «Ночи», прижимающие к «черному сердцу (траур)… боль дней оскверненных», «раскалывает пламя» зари (новой жизни), чьи огненные «знамения» возвещают «следующий натиск затаившегося гнева» (нового сознания, веры). Новая действительность, взявшая в плен «мое» существование, побеждает (образ Гражданской войны) в битве между радостью обретения и болью утраты, сметая прежнее, отжившее бытие «пламенем очищающего гнева». Должно быть не случайны в этом ряду «колеса усталые, пьяные от битв», «всегда готовые к новым звукам бодрящего горна». Здесь (не в ущерб, разумеется, образу тачанки) вполне правомочна ассоциация с огненной колесницей — солнцем. Любопытны также смысловые штрихи, раскрывающие стройность и глубину целого. Так в начале стихотворения пламя зари, вычерчивающее огненные знамения для натисков «затаившегося гнева», является символом очищения, а в финале, в знак совершившейся победы, «пламя очищающего гнева» символизирует зарю. Таким нам видится внешний план, далеко не исчерпывающий содержание стихотворения. Образ «моей пламенеющей души» переключает восприятие на новый смысловой регистр, подсказывая, что восходящее солнце, заря «раскалывающая мягкое лоно туманов» — «моя» душа. Ветхое и новое, отжившее и рождающееся, ночь и день в подобном прочтении могут пониматься как внутреннее напряженно-трагическое отношение двух сторон моего существа — «старой (вет-хозаветной) крови» и рассветной души, боли и радости, сражающихся «во мне» самом, чувства оскверненности («дней оскверненных» — в начале стихотворения) и пафоса очищения («очищающего гнева» — в финале). Указанием на то, что перед нами разворачивается мистерия внутренней жизни сознания, можно считать отсутствие в стихотворении других кроме «меня», «моей» души действующих лиц. Не горнист, но — «звук мчащегося горна», не всадники, не конница даже, но — «гривы, готовые к первому рывку» и «копыта железные», ждущие в нетерпении «первой смены проносящихся далей», не кричащие радостно или поверженные в страдании люди, но — «тысячедыханные крики радости» и «немые трепещущие боли», не герои-конармейцы, но — «колеса усталые, пьяные от битв». К тому же предельно абстрактен, обобщен и сам пейзаж — «простор диких далей», могущий трактоваться в данном контексте как духовное пространство сознания, охваченного пламенем внутренней борьбы, сознания, в котором совершается преображение личности. Стоит ли пояснять, что наше прочтение не исключает других аргументированных интерпретаций стихотворения. Принципиально одно — существенность у Гофштейна изобразительно-смысловых деталей, соотнесенных в каждом развороте содержания и, следовательно, сама возможность усмотрения таких разворотов, определяющих глубину и многомерность поэтического произведения.


Еще от автора Перец Давидович Маркиш
Куча

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Баллада о воинстве Доватора

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворения и поэмы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Избранные стихотворения Ури Цви Гринберга

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Баллада о двадцати восьми

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихи

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.


Полевое руководство для научных журналистов

«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.