Из Еврейской Поэзии XX Века - [16]

Шрифт
Интервал

» — «Вот та, которую зовут Жена» и «Рассеянные, распыленные останки моей издревней родины». Затем следует стихотворение «В тесной комнате…» (также прочитанное выше в его независимом контексте), где «мы», сбросившие оболочки сегодняшнего — «наши помятые одежды» — возвращены «нашей» близостью в светлое забытое «назад», то есть в «глубины издревнеюных лет» (что было бы не понятно в отрыве от предыдущего стихотворения). Дальше — «Туман на улицах…». Это стихотворение переводит регистр видения в реальность сегодняшнего, к одиночеству любви, отсеченной, словно стеной тумана, немой действительностью от «издревнеюных лет». Дальше следует стихотворение «Вечер», где в забывшем о «нас» шумном и алчном мире «наша» близость возвращает «мне» любовь-родину. В следующем стихотворении «Как печально-сладко человеком быть!» предстает уже любовь воплотившаяся, телесная реальность «моей» будущей судьбы. Между этим стихотворением и стихотворением «Моя мама в самом начале моего существования…» видна ясная смысловая параллель, подсказанная общими в них обоих образами — «голубым бархатом» неба и «звездной сетью». Но здесь «начало моего существования» воскресает не во «мне», а передо «мной» как объективное, с которым «мы» вместе причаствуем одному сокровенно-неизъяснимому знанию «как печально-сладко человеком быть». «Начало существования» сына раздвигает пределы «моего» бытия, и от этого «я» чувствую, проснувшись глубокой ночью, «как шевелятся крылья вечности»…

И дальше, и дальше можно было бы наблюдать разворачивание поэтического действа. Разумеется, столь беглое описание фрагмента лирической мистерии позволяет лишь в малой степени прикоснуться к художественной и смысловой многомерности выявляющегося целого. Да и сам сюжет, как, впрочем, и каждое в отдельности стихотворение, неисчерпаемы для объективного и индивидуального толкования и осмысления. В этом подлинный масштаб, красота и уникальность поэзии Давида Гофштейна.

О Хаиме Ленском

Известно, что с иврита начинали многие еврейские поэты, писавшие впоследствии на идише. Для Хаима Ленского иврит стал языком поэтического самосознания, и за право писать на иврите, объявленном в СССР «мертвым» и «контрреволюционным» языком, поэт заплатил не только полной изоляцией от читателей и насильственным отрывом от литературных процессов, но и собственной жизнью.

Ленский стоит особняком в поэзии советского периода, и дело тут не в одном лишь выборе языка. Уникально поэтическое кредо Ленского, мировоззренческая установка его творчества.

Лирика нового времени сориентирована, как правило, на ярко выраженную различенность индивидуального мировосприятия. Метафора, эстетически трансформирующая действительность, призвана быть зеркалом, отображающим мысли и чувства автора, инструментом его самовыражения. Очевидно, что содержательная доминанта здесь — в пафосе отстаивания своей индивидуальности перед стремящимися поглотить, унифицировать ее внешними силами.

Поэзия Ленского имеет принципиально иную направленность. Ценностный ориентир его творчества — духовная сопричастность сакраментальному содержанию предметов и явлений объективной действительности, возможность прямого усмотрения в них онтологического смысла. Видение Ленского преодолевает двоение реальности на безусловную и эстетическую. Оно — не деформирующая призма, но увеличительное стекло, укрупняющее жизненную данность до метафорически-притчевого значения. Так, в миниатюре «Слышу, папоротники шуршаньем листов…» поэтическая констатация факта проясняет его бытийственный смысл. То, что на первый взгляд может представляться риторичным и отвлеченным, предполагает конкретную ситуацию, буквальное понимание, содержательно раскрывающееся в осмыслении. К примеру, в стихотворении «Охранник юный…» завершающая строка: «„Шалом! Шалом!“ — налево и направо», звучащая, казалось бы общо — предельно конкретна, поскольку помимо значения приветствия и прощания подразумевает идущего в колонне заключенных или конвоируемого человека, то есть ситуацию, где, по известному положению, шаг в сторону (вправо или влево) рассматривается как побег. Двоекратное «Шалом!» относится соответственно к правой и левой сторонам — свободе, не достижимой физически, но обретенной в акте духовного приятия.

Обращенность к сакраментально-бытийственному содержанию самой действительности снимает характерную для индивидуалистического творчества конфронтацию с внешним миром. Пафос утверждения собственной различенности уступает место опознанию провиденциального значения данностей, то есть жертвенному приятию, выражающему полноту духовной укорененности личности в бытии. В этом качестве, сформировавшись не сразу, поэтическое мировоззрение Ленского проявляется перед лицом предельных испытаний. Его ранним произведениям присущи все те черты, которыми заявляет себя традиционно индивидуалистическая установка: культивирование эстетической реальности, самоотстаивание и противостояние (см. «Воет вьюга. Ворота скрипят на ветру…», «Они насмешки мне бросали вслед…». Интересно сравнить стихотворение «Речь Хеймана, владычица уст Галеви!


Еще от автора Перец Давидович Маркиш
Куча

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Баллада о воинстве Доватора

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворения и поэмы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Избранные стихотворения Ури Цви Гринберга

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Баллада о двадцати восьми

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихи

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.


Полевое руководство для научных журналистов

«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.