— Какъ же я тебя, кумъ, полюблю? говоритъ кума:- вѣдь мы съ тобой кумъ да кума, стало быть родня!
— Такъ чтожъ?
— Грѣхъ большой будетъ намъ съ тобой! твердитъ свое кума: — мы съ тобой кумъ да кума!..
— Э! нашла гдѣ грѣхъ!..
— А какъ же?
— Здѣсь не согрѣшимъ, въ другомъ мѣстѣ согрѣшимъ, все едино! пристаетъ кумъ къ кумѣ: — а здѣсь согрѣшимъ, грѣхъ, по крайней-мѣрѣ, веселый!
Кумъ пристаетъ. Кума упирается: извѣстно, бабье дѣло — ломается!
— Слушай, куманекъ любезный, сказала кума: — видишь ты эту самую рѣчку?
— Вяжу.
— Видишь, куда вода бѣжитъ?
— Вижу.
— Внизъ, или вверхъ?
— Внизъ.
— Такъ слушай, куманекъ любезный! Когда вода въ рѣкѣ побѣжитъ вверхъ снизу, тогда полюблю, куманечекъ, я тебя!..
— Полюбишь?
— Тогда полюблю!
— Не обманешь?
— Нѣтъ, не обману.
— Правое слово?
— Правое слово.
— Ладно!..
Вотъ ѣдутъ кумъ съ кумой все по той же рѣкѣ. Ѣхали, ѣхали и наѣхали на стрѣшную воду… Вода какъ къ кручи, къ бережку подбѣжитъ, воду-то отъ бережку навалъ отбиваетъ: вода-то будто въ гору идетъ; послѣ она опять-таки подъ низъ сходитъ, а на стрѣшной водѣ видать въ гору идетъ.
— Видишь, кума, рѣку? спрашиваетъ куманекъ свою куму на стрѣшной водѣ.
— Вижу.
— Видишь, куда вода бѣжитъ?
— Вижу.
— Вверхъ или внизъ?
— Вверхъ.
— А помнишь, кума, правое слово свое?
— Помню.
— Полюбишь, кума, кума?
— Полюблю.
И стала кума любить своего куманечка!..
— Оттого и прозывается стрѣшная вода — кумовой водой! кончилъ шутъ.
Въ Черный Яръ мы пріѣхали довольно поздно, забрали дровъ и остановились до утра.
— Плохо мое дѣло, Павелъ Иванычъ, обратился ко мнѣ машинистъ, съ которымъ мы въ сутки, проведенныя на пароходѣ, совсѣмъ познакомились.
— А что?..
— Взялся я харчить пассажировъ; а теперь-то харчить-то и нечѣмъ.
— Отчего-же вы не запаслись на мѣстѣ — въ Царицынѣ? спросилъ я.
— Запастись-то я запасся, да мало: я думалъ, что только вы, да еще одинъ баринъ потребуютъ что кушать; а набралось теперь больше десяти человѣкъ… На завтра мало провизіи будетъ.
— Въ Черномъ Яру купите.
— Черный Яръ отсюда версты четыре будетъ: туда далеко посылать.
— Отчего же мы не остановились въ самомъ Черномъ Яру?
— Здѣсь всегда останавливаются.
— Отчего-жь не въ городѣ?
— Тутъ конторки.
— Такъ въ конторкахъ купите провизію? спросилъ я.
— Въ конторкахъ купить нельзя, отвѣчая онъ: — а тутъ близко живутъ, у нихъ нѣтъ ничего.
Посланный вернулся съ одной щучьей икрой, которую онъ принесъ въ большой чашкѣ.
— Ничего больше не досталъ, объявилъ онъ, входя на пароходъ и подавая икру.
— Что будешь дѣлать?
— Все лучше, чѣмъ ничего, сказалъ я, желая утѣшить случайнаго буфетчика.
— Чѣмъ же лучше?
— Икра есть.
— Какая это икра!.. Кто эту икру ѣсть станетъ?! Икра щучья!
— Можетъ быть, и станутъ.
Когда я на другой день проснулся и вышелъ на палубу, пароходъ уже быстро шелъ внизъ по Волгѣ, и при попутномъ вѣтрѣ мы дѣлали около двадцати верстъ въ часъ, какъ мнѣ говорилъ мой хозяинъ — машинистъ.
Пассажиры палубные, пьющіе чай, и нѣкоторые каютные уже напились чаю; я попросилъ подать для меня самоваръ на палубу. Мой попутчикъ сильно противъ палубы возставалъ, но я рѣшительно ему объявилъ, что буду пить чай на палубѣ, и ежели онъ хочетъ со мной пить, то и онъ долженъ пить на палубѣ, а не желаетъ — какъ знаетъ.
— Вы кушайте на палубѣ, наконецъ, рѣшился онъ: — =- а я послѣ въ каютѣ.
— Какъ знаете.
— Пусть онъ пьетъ чай на палубѣ, а мы съ тобой вмѣстѣ буденъ пять, сказалъ онъ своему товарищу: — возьмемъ самоваръ въ каюту, тамъ и напьемся!
Мнѣ подали самоваръ и я усѣлся за чай, и сталъ всматриваться въ публику; палубные раздѣлились кучками: козаки, армяне, татары, всѣ народности сидѣли отдѣльно; только одинъ жидъ, отдѣлившись отъ своихъ, сидѣлъ посреди палубы и читалъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону, какую-то книжку, чѣмъ онъ и вчера цѣлый день занимался.
— Святой человѣкъ! сказалъ мнѣ еврейчикъ, подсаживаясь ко мнѣ.
— Кто святой человѣкъ? спросилъ я.
— А вотъ онъ святой человѣкъ, отвѣчалъ онъ, указывая на качающагося жида.
— Почему же онъ святой?
— Все читаетъ.
— Что читаетъ?
— Святыя книги все читаетъ.
— Чего же онъ мотается изъ стороны въ сторону? сидѣлъ бы смирно.
— Безъ этого нельзя.
— Отчего?
— Безъ этого ничего не выйдетъ.
Посмотрѣлъ я на этого святаго я подумалъ, что ежели этотъ жидъ святой, то на землѣ совсѣмъ нѣтъ грѣшныхъ людей: онъ былъ грязенъ, на лицѣ ясно было написано одно только ханжество, лицемѣріе и больше ничего… Непріятно было на него смотрѣть даже: мой собесѣдникъ былъ немногимъ лучше святаго человѣка. Онъ началъ-было еще со мною говорить, я не охотно ему отвѣчалъ, и онъ отошедъ отъ меня.
— Послушайте, сказалъ я, обращаясь въ козаку зеленой-шубѣ: — подсядьте ко мнѣ, давайте вмѣстѣ чайкомъ побалуемся: вдвоемъ все веселѣе.
— Благодаримъ покорно за чай: мы уже напились, отвѣчалъ козакъ: — а такъ посидѣть можно; разумѣется, ничего не дѣлаешь, одному скучно, добавилъ онъ, подсаживаясь поближе ко мнѣ.
— Тутъ и дѣло будетъ: чай будемъ пить; а это дѣло не будетъ мѣшать намъ съ вами и поговорить — все веселѣе.
— Извольте, извольте…
— Кушайте, сказалъ я, наливъ чашку чаю, и подвигаясь къ нему поближе.
— Что этотъ человѣкъ все читаетъ молитвы? спросилъ я, указывая на качающагося чтеца.
