— Маху, братъ, далъ!…
— Эка бѣда случилась! горевалъ покупатель.
— Пять копѣекъ, еще небольшая бѣда, утѣшалъ его, подсмѣиваясь, его товарищъ.
— Какъ дать копѣекъ не бѣда! съ отчаяніемъ проговорилъ купившій рыбу.
— Эту рыбу — воблу, наши бабы и варить-то не станутъ, объявилъ станціонный староста.
— Какъ не станутъ?
— Да какъ же? Не варятъ, что-ль?
— Хоть и сварить…
— Ее у насъ не варятъ!
— Что же дѣлаютъ?
— Сушитъ.
— Да вѣдь ее нескоро высушишь?!..
— Извѣстно, не ныньче — завтра высушишь! прибавилъ староста: — на солнцѣ скоро ли высушишь!
— Въ самомъ дѣлѣ, воблу не варятъ, а только сушатъ? спросилъ я станціоннаго старосту.
— Правда, и сушили мало, отвѣчалъ тотъ: — на одинъ только жиръ и шла; только для жиру воблу, да бѣшенку и ловили. А теперь и вобла и бѣшенка въ честь вошли!
— Какъ въ честь вошли?
— А такъ: воблу теперь сушатъ, отвѣчалъ староста:- и бѣшенка теперь не бѣшенка стала!
— Какъ не бѣшенка?
— Астраханская сельдь прозывается.
— Отчего же кто?
— Чистяковой рыбы и здѣсь стало мало, а на Дону, говорятъ, и совсѣмъ перевелась!
— Такъ нельзя сварить эту рыбу? жалобно спрашивалъ купившій старосту.
— Нельзя.
— Сдѣлай такую милость!..
— Бабы не станутъ варить…
Однако, при моемъ посредничествѣ, дѣло было улажено и вобла была сварена.
— Вотъ вамъ и уха! сказалъ староста, ставя на столъ большую чашку съ вареной воблой.
— Спасибо, хозяинъ!
Староста принесъ двѣ ложки, моя спутники отрѣзали купленнаго на базарѣ хлѣба.
— Чѣмъ не уха?! сказалъ одинъ изъ нихъ, хлебнувъ ложку ухи: — кто развѣ плоха уха?
— Ничего, отвѣчалъ ему его товарищъ: — ничего, эту уху еще ѣсть можно всякому.
— Это не уха! говорилъ первыя спутникъ, жадно хлебая уху.
— Уха ничего… Право, ничего!.. Отвѣдайте, Павелъ Иванычъ, предложилъ мнѣ товарищъ.
Я попробовалъ: уха, въ самомъ дѣлѣ, ничего; изъ плотвы уха не лучше, а въ безрыбныхъ мѣстахъ и плотва въ чести… Да и то сказать: на безрыбьи и ракъ рыба; на безлюдьи и Ѳома дворянинъ. Здѣсь, при изобиліи рыбы, вобла — не рыба.
— Наши не ѣдятъ ни воблы, ни бѣшенки, ни сомовины, сказалъ станціонный староста:- а вотъ хохлы пріѣзжаютъ; вотъ изъ Воронежской губерніи, тѣ до смерти объѣдаются!
— Какъ, до смерти?
— Да вотъ пріѣхали въ прошломъ году они изъ Воронежской губерніи; пріѣхали они за рыбой; пошли на базаръ, увидѣли сома, — торговаться!.. А у насъ сомъ аршина полтора — пятнадцать копѣекъ… Купили: принесли домой, сварили, и принялись за своего сома — такъ всего и убрали!.. А ихъ было всего трое, что-ль, четверо ли человѣкъ!.. Такъ что-же ты думаешь?.. Ни одного въ живыхъ не остаюсь — всѣ передохли!.. объѣлись, значитъ, сомовиной.
— Всѣ умерли?
— Какъ есть, всѣ.
— Посылали за лекаремъ?
— Какъ-же, посылали.
— Что-жь лекарь?
— А что?.. посмотрѣлъ лекарь на хохловъ, посмотрѣлъ: при немъ хохлы и умерли.
Намъ было объявлено, что нашъ пароходъ „Волга“ отправится рано по утру, а потому мы перебрались на него еще засвѣтло.
Про Царицынъ городъ я могу сказать очень мало, потому, что разъ пройдя по городу, нельзя сказать много.
Объ Царицынѣ я слыхалъ много и сидя на школьной скамьѣ, и послѣ, шляясь между народомъ. Всѣ въ одинъ голосъ говорили, что Царицынъ торговый городъ, что въ немъ одна изъ значительныхъ на Волгѣ пристаней, и что это одинъ изъ красивыхъ уѣздныхъ городовъ. О торговлѣ города и значительности его жителей я ничего не могу сказать; вѣроятно, онѣ значительны, а волжско-донская чугунка надолго упрочила значеніе Царицына, которое сильно было пошатнулось конно-желѣзной дорогой, которая шла не на Царицынъ, а на Дубовку. Отъ наружнаго вида Царицына я ждалъ больше, чѣмъ нашелъ; его сравнивать нельзя не только съ Ельцомъ, но и Бѣлгородъ, Мценскъ, Болховъ, по постройкѣ, далеко выше стоятъ его. Царицынъ своей постройкой подходитъ подъ какой-нибудь Трубчевскъ. Теперь, вѣроятно, Царицынъ очень поправится: желѣзная дорога платитъ за мѣсто, занимаемое станціей, 3,000 руб. сер. и за каждое судно, кажется, по 50 коп. Но вѣрно, что городъ выстроится не на старомъ мѣстѣ, а ближе къ станціи, которая отстоитъ отъ теперешняго города слишкомъ за полверсты, когда не больше.
На пароходѣ, благодаря хлопотамъ господина, которому я обѣщалъ книжку, намъ досталась отдѣльная каюта: машинистъ намъ троимъ уступилъ свою, и мы помѣстились самымъ лучшимъ образомъ: могли быть одни, могли ходить и въ общую каюту и на палубу. Должно замѣтить, что на пароходѣ „Волга“ особыхъ каютъ нѣтъ для пассажировъ, а только одна общая.
Устроившись въ своей каютѣ, мы вышли на палубу, гдѣ еще никого не было.
— Вы видѣли капитана парохода? спросилъ я своего спутника, выйдя на палубу.
— Нѣтъ… не видалъ!…
— Какъ же вы билеты взяли?
— И билетовъ не бралъ…
— Кому-жь вы деньги отдали?
— И денегъ никому не отдавалъ! какъ-то ужь очень зло отвѣчалъ онъ мнѣ.
— Какъ такъ?
— А такъ!..
Мы замолчали.
— Развѣ здѣсь настоящій капитанъ? съ горечью заговорилъ мой спутникъ.
— А какой-же?
— Простой мужикъ!..
— Такъ-что-жь?
— Простой мужикъ, я вамъ говорю!.. Такъ, по-мужицки, въ кафтанѣ и ходитъ.
— А все капитанъ!..
— Да я знать не хочу, что онъ капитанъ! закричалъ мой спутникъ: — знать не хочу!.. простой мужикъ!.. А тоже… капитанъ парохода!.. Знать не хочу!..
