Из Астраханской губернии - [12]

— Маху, братъ, далъ!…

— Эка бѣда случилась! горевалъ покупатель.

— Пять копѣекъ, еще небольшая бѣда, утѣшалъ его, подсмѣиваясь, его товарищъ.

— Какъ дать копѣекъ не бѣда! съ отчаяніемъ проговорилъ купившій рыбу.

— Эту рыбу — воблу, наши бабы и варить-то не станутъ, объявилъ станціонный староста.

— Какъ не станутъ?

— Да какъ же? Не варятъ, что-ль?

— Хоть и сварить…

— Ее у насъ не варятъ!

— Что же дѣлаютъ?

— Сушитъ.

— Да вѣдь ее нескоро высушишь?!..

— Извѣстно, не ныньче — завтра высушишь! прибавилъ староста: — на солнцѣ скоро ли высушишь!

— Въ самомъ дѣлѣ, воблу не варятъ, а только сушатъ? спросилъ я станціоннаго старосту.

— Правда, и сушили мало, отвѣчалъ тотъ: — на одинъ только жиръ и шла; только для жиру воблу, да бѣшенку и ловили. А теперь и вобла и бѣшенка въ честь вошли!

— Какъ въ честь вошли?

— А такъ: воблу теперь сушатъ, отвѣчалъ староста:- и бѣшенка теперь не бѣшенка стала!

— Какъ не бѣшенка?

— Астраханская сельдь прозывается.

— Отчего же кто?

— Чистяковой рыбы и здѣсь стало мало, а на Дону, говорятъ, и совсѣмъ перевелась!

— Такъ нельзя сварить эту рыбу? жалобно спрашивалъ купившій старосту.

— Нельзя.

— Сдѣлай такую милость!..

— Бабы не станутъ варить…

Однако, при моемъ посредничествѣ, дѣло было улажено и вобла была сварена.

— Вотъ вамъ и уха! сказалъ староста, ставя на столъ большую чашку съ вареной воблой.

— Спасибо, хозяинъ!

Староста принесъ двѣ ложки, моя спутники отрѣзали купленнаго на базарѣ хлѣба.

— Чѣмъ не уха?! сказалъ одинъ изъ нихъ, хлебнувъ ложку ухи: — кто развѣ плоха уха?

— Ничего, отвѣчалъ ему его товарищъ: — ничего, эту уху еще ѣсть можно всякому.

— Это не уха! говорилъ первыя спутникъ, жадно хлебая уху.

— Уха ничего… Право, ничего!.. Отвѣдайте, Павелъ Иванычъ, предложилъ мнѣ товарищъ.

Я попробовалъ: уха, въ самомъ дѣлѣ, ничего; изъ плотвы уха не лучше, а въ безрыбныхъ мѣстахъ и плотва въ чести… Да и то сказать: на безрыбьи и ракъ рыба; на безлюдьи и Ѳома дворянинъ. Здѣсь, при изобиліи рыбы, вобла — не рыба.

— Наши не ѣдятъ ни воблы, ни бѣшенки, ни сомовины, сказалъ станціонный староста:- а вотъ хохлы пріѣзжаютъ; вотъ изъ Воронежской губерніи, тѣ до смерти объѣдаются!

— Какъ, до смерти?

— Да вотъ пріѣхали въ прошломъ году они изъ Воронежской губерніи; пріѣхали они за рыбой; пошли на базаръ, увидѣли сома, — торговаться!.. А у насъ сомъ аршина полтора — пятнадцать копѣекъ… Купили: принесли домой, сварили, и принялись за своего сома — такъ всего и убрали!.. А ихъ было всего трое, что-ль, четверо ли человѣкъ!.. Такъ что-же ты думаешь?.. Ни одного въ живыхъ не остаюсь — всѣ передохли!.. объѣлись, значитъ, сомовиной.

— Всѣ умерли?

— Какъ есть, всѣ.

— Посылали за лекаремъ?

— Какъ-же, посылали.

— Что-жь лекарь?

— А что?.. посмотрѣлъ лекарь на хохловъ, посмотрѣлъ: при немъ хохлы и умерли.

Намъ было объявлено, что нашъ пароходъ „Волга“ отправится рано по утру, а потому мы перебрались на него еще засвѣтло.

Про Царицынъ городъ я могу сказать очень мало, потому, что разъ пройдя по городу, нельзя сказать много.

Объ Царицынѣ я слыхалъ много и сидя на школьной скамьѣ, и послѣ, шляясь между народомъ. Всѣ въ одинъ голосъ говорили, что Царицынъ торговый городъ, что въ немъ одна изъ значительныхъ на Волгѣ пристаней, и что это одинъ изъ красивыхъ уѣздныхъ городовъ. О торговлѣ города и значительности его жителей я ничего не могу сказать; вѣроятно, онѣ значительны, а волжско-донская чугунка надолго упрочила значеніе Царицына, которое сильно было пошатнулось конно-желѣзной дорогой, которая шла не на Царицынъ, а на Дубовку. Отъ наружнаго вида Царицына я ждалъ больше, чѣмъ нашелъ; его сравнивать нельзя не только съ Ельцомъ, но и Бѣлгородъ, Мценскъ, Болховъ, по постройкѣ, далеко выше стоятъ его. Царицынъ своей постройкой подходитъ подъ какой-нибудь Трубчевскъ. Теперь, вѣроятно, Царицынъ очень поправится: желѣзная дорога платитъ за мѣсто, занимаемое станціей, 3,000 руб. сер. и за каждое судно, кажется, по 50 коп. Но вѣрно, что городъ выстроится не на старомъ мѣстѣ, а ближе къ станціи, которая отстоитъ отъ теперешняго города слишкомъ за полверсты, когда не больше.

На пароходѣ, благодаря хлопотамъ господина, которому я обѣщалъ книжку, намъ досталась отдѣльная каюта: машинистъ намъ троимъ уступилъ свою, и мы помѣстились самымъ лучшимъ образомъ: могли быть одни, могли ходить и въ общую каюту и на палубу. Должно замѣтить, что на пароходѣ „Волга“ особыхъ каютъ нѣтъ для пассажировъ, а только одна общая.

Устроившись въ своей каютѣ, мы вышли на палубу, гдѣ еще никого не было.

— Вы видѣли капитана парохода? спросилъ я своего спутника, выйдя на палубу.

— Нѣтъ… не видалъ!…

— Какъ же вы билеты взяли?

— И билетовъ не бралъ…

— Кому-жь вы деньги отдали?

— И денегъ никому не отдавалъ! какъ-то ужь очень зло отвѣчалъ онъ мнѣ.

— Какъ такъ?

— А такъ!..

Мы замолчали.

— Развѣ здѣсь настоящій капитанъ? съ горечью заговорилъ мой спутникъ.

— А какой-же?

— Простой мужикъ!..

— Такъ-что-жь?

— Простой мужикъ, я вамъ говорю!.. Такъ, по-мужицки, въ кафтанѣ и ходитъ.

— А все капитанъ!..

— Да я знать не хочу, что онъ капитанъ! закричалъ мой спутникъ: — знать не хочу!.. простой мужикъ!.. А тоже… капитанъ парохода!.. Знать не хочу!..