Ивритская классика прошлого века - [11]

указаньям следуя руки:

«Тут – пустые чаянья и месть,

а покой отчаяния – здесь.

Это – смотрит из угла

гордость, что растоптана была».

И случилось так:

ты был с ними, мой родной чужак.

Посмотрел, как все, и вышел прочь.

Я – в углу. Настала ночь.

«Вдруг», – мелькает мысль в тиши ночной, —

ничего и не было со мной?»

Из сборника «Со стороны»

Книга моих стихов

Те стоны мои в час нужды и печали —

от боли, от гнета оков, —

теперь ожерельями слов они стали

и белою книгой стихов.

Со всех тайников были сорваны дверцы,

расхищено то, что огнем

пылало в глубинах разбитого сердца,

в беспомощном сердце моем…

Преграды

Когда я была девчонкой,

я часто бывала грустна.

Ходила в одежде черной,

играла совсем одна.

Пусть лет промелькнула стая,

той девочки больше нет,

но вот – как прежде, грустна я,

и та же мета на мне.

Преграды – те же, что в детстве,

меж мной и людьми лежат,

но только в траур одето

не тело теперь, а душа.

Может быть

Может быть,

и придумала все это я?

И, как знать,

никогда я не мчалась с рассветом в поля,

отгоняя остатки сна?

Никогда,

никогда в эти длинные жаркие дни

не слыхали снопы, не слыхали поля,

как в устах моих песнь звенит?

В синеве твоих волн никогда не купалася я,

о, Кинерет родной,

мой Кинерет родной!

Ты-то – был?

Или сон это мой?

Цветы «быть может»

Прекрасны клумбы у меня в саду,

и выросли на них цветы «Быть может».

Став садоводом, пристрастясь к труду,

как я растила их! Как лезла я из кожи!

Я выставила стражу у ворот

и на ее рассчитывала верность.

Цветы хранила я от всех невзгод,

боясь, что в сад проникнет Достоверность.

Но та пробилась через семь оград

и сразу приговор ужесточила,

и превратила в кладбище мой сад

и мой цветник – в могилы превратила.

Если Господня воля…

Если Господня воля —

мне на чужбине скитаться,

то, Кинерет, позволь мне

хоть в могиле рядом остаться.

Мы наконец-то вместе.

Здесь покой небывалый.

С поля несутся песни,

что я когда-то певала.

Здесь меня не забыли.

Здесь мой путь подытожен.

Дерево на могиле

благословляет прохожих.

Если Господня воля —

мне вдали от тебя скитаться, —

я вернусь, о Кинерет!

Позволь мне

хоть в могиле рядом остаться.

Союз с эхом

Залману

Как союз между звуком и эхом,

так и наша с тобою связь.

Ей года и века – не помеха,

в сердце память живет, затаясь.

На вершине – двое.

как ветер,

весела она и легка,

ну, а он – черноглаз и светел,

как еврейский отрок в веках.

Он сказал:

«Как пастушьи свирели,

голос твой в Иудейских горах,

эти звуки не устарели,

и легенда та не стара».

Нас вели изгнанья путями,

эта доля совсем не легка.

Потому ли союзу меж нами

не помеха – года и века?

Закрытый сад

Чужому

Кто ты? Я тянусь рукой, но рядом

я твоих не ощущаю рук,

и глаза, с моим встречаясь взглядом,

прячутся, и в них сквозит испуг.

Каждый человек – как сад закрытый,

и к нему тропинка не лежит.

Жду, покуда на пустынных плитах

иссякает жизнь…

В городе

Я примирюсь – и грохот, и бетон

моя душа воспримет и поверит,

в чужой толпе не вспомню я о том,

что спит в душе, не прошепчу: «Кинерет!..»

Лишь ночью, в час молчанья и тоски

я стану вспоминать и плакать стану,

когда страдание рвет сердце на куски,

когда болят закрывшиеся раны.

Мотив

Лишь для тебя они станут наградой,

лишь о тебе мои песни звучат:

штили и штормы, слезы и радость,

боль и услада, холод и чад.

Да, я ответа не знала доселе,

да, я почти что мосты подожгла, —

сразу вернулись и снова запели:

ревность и ненависть, пламя и мгла.

И для тебя лишь симфония эта,

лишь о тебе сотни скрипок поют:

лживость тумана – и правда рассвета,

слезы и радость, боль и уют.

«Вдруг проснуться, понять…»

Вдруг проснуться, понять:

это было кошмаром,

лишь кошмаром, рожденным в тоске!

И опять, как вчера, ощутить твои чары

и почувствовать руку в руке.

Мы не предали наши с тобой идеалы,

мы храним этот давний завет,

и Кинерет родной, как большая пиала,

щедр, как прежде, и полон навек.

Мы навеки повязаны скрытою нитью,

самой прочной из прочных цепей.

То был просто кошмар,

а совсем не наитье.

О, скорей бы проснуться!

Скорей!

«Руку жестом рассеянным ты перенес…»

Руку жестом рассеянным ты перенес

мне на голову, и от тепла

непосильною ношей, тяжелой до слез

грусть на сердце внезапно легла.

Неужели безжалостный рок повелел

выпить чашу до дна нам с тобой?

Мы не ближе друг с другом на этой земле,

чем на небе звезда со звездой.

«Рукой за милостью я тянусь —…»

Рукой за милостью я тянусь —

мне крошечный нужен кусок.

Мой вечер близок, на сердце грусть,

мой путь одинок.

От века глухи к чужой нужде

те, кто сыт и богат,

но как же нищему не разглядеть,

как голодает брат?

Бесплодная

Вот бы сыночка иметь довелось!

Был он черноволос.

Бродим в саду, не боимся росы —

я —

и мой сын.

Ури, мой свет и моя душа!

Имя, как капли ручья.

Черноволосого малыша

Ури – назвала бы я.

Буду молиться, как Хана в Шило,

и, как Рахель, страдать.

Буду его ждать.

Судьба

Стучащий в ворота упрямой рукою

давно изнемог.

И капает кровь, и сочится струею

на прочный замок.

Не слышит никто.

Где же сторож блуждает?

Так тихо —

как перед концом.

Я знаю:

спасенье мое опоздает,

и замертво я упаду на крыльцо.

Посещение

Хае

Осенним вечером на Родине, в палатке,

в которой пол – земля, и дыры есть в стене,

и где в углу белеет детская кроватка

и дали дальние – в окне…

Тяжелый труд, надежды, исступленье —

я ваша. Как опять вас обрести?..