Когда-то я бредила ими обеими. Обе родились в конце девятнадцатого века. Две лирические поэтессы, у обеих творчество очень личное, одной выпали на долю большие испытания, и она рано ушла из жизни. Обе писали о любви, но одна еще написала пронзительные стихи о Родине. А вторая, творчество которой было менее напористым и более мягким, в конце жизни описывала горе и потери. Одна жила в столице, а вторая – во второй, неофициальной, столице. Их звали… Нет, не Марина и Анна. Они носили другие, древние библейские имена – Лея и Рахель.
Когда-то я бредила ими так же, как лет за десять до того теми же Мариной и Анной. Но их, Рахель и Лею, я еще и попыталась вывести из их родной стихии и окунуть в другую. Я перевела их на русский язык. Тот, на котором, кстати, и та, и другая тоже могли писать – и писали.
Процесс перевода стихотворения с одного языка на другой я воспринимаю как магическое действие. Причем магии в нем больше, чем в процессе создания самого стихотворения. Автор получает текст Свыше. Для переводчика автор – посредник (пусть это и звучит парадоксально). Если ему не удается еще раз услышать ту же самую весть – и ту же самую музыку – что однажды уловил автор, то поэтического перевода не будет – будет пересказ, пусть и рифмованный. Хороший перевод обеспечивается мостом, построенным между Высшими мирами – и их отражением в двух душах, скитающихся внизу. Иными словами, переводчик может выразить автора только при посредничестве Небес, пройдя вверх и вниз по полной дуге этого моста.
Каждый из нас получает удовольствие, если ему случается так или иначе стать причастным к магическому действию. Магия притягивает. Холодок пробегает по спине в тот момент, когда ощущаешь, что автор когда-то уловил в этом месте то же самое, что сейчас слышишь ты, – и что тебе удалось точно «перевести» это его ощущение. Меня завораживает процесс перевода на русский язык равномерных рифмованных строк с аллитерациями. Рахель, которая сама тоже иногда писала на русском языке. Лея Гольдберг, упоминающая в своих стихах Есенина… Меня заколдовывают стихи, написанные на иврите силлабо-тоническим стилем. Мне кажется, что, переводя их на русский язык, я возвращаю их в родную стихию. Кстати, почти для всех ивритских поэтов начала двадцатого века, которых я переводила, русскоязычная среда не была чужой. Поэтому и срабатывало так легко волшебство «соавторства», – не только рифмы появлялись сами собой, но и ритм легко соблюдался, несмотря на очевидное на первый взгляд несоответствие среднего количества слогов, необходимых для того, чтобы вербально выразить одну и ту же мысль на русском и на иврите. Именно жесткость задания выявляла магию (которая, конечно, тут от слова магиа (ивр.) – «достигающий», «прибывающий») переложения рифмы и ритма на другой язык.
***
Но почему же тогда я решила подступиться также и к неровным и часто не рифмованным строчками Ури Цви Гринберга? Возможно, потому, что это для меня было вызовом. Да, и поэтому тоже. Но главное, конечно, не это. Ведь поэзия – это вовсе не только рифма и ритм, это еще и волшебство, песнь, весть от ангелов. Именно эту весть, и ничто иное, мы и переводим, облекая в заданную автором форму.
Но есть поэзия, исток которой – выше сферы обитания ангелов. Есть поэзия, которая является синонимом понятия «пророчество» и исходит из того уровня человеческой души, который соответствует в Высших мирах самому Первоисточнику. Поэтому и «форма» ее на первый взгляд «несовершенна» – там, откуда она пришла, отсутствует такое жесткое понятие формы, которое подразумевает подсчет количества слогов в строке. Невозможно представить себе, например, псалмы Давида, написанные силлабо-тоническим стилем. И при этом, трудно подобрать пример, более соответствующий самому понятию поэзии… Зато только с этого уровня можно спорить с Богом и требовать от Него ответа, что и делал Ури Цви Гринберг.
Собственно, настоящая поэзия и является всего лишь точным отчетом о беседах со Всевышним. Спускаясь и проходя через сгущающиеся нижние миры, эти «отчеты» обрастают формой. Вот здесь и приходится искать золотую середину – ибо, застряв, а иногда и завязнув, на уровне формы, послания Свыше теряют свое пророческое содержание. Но, не пройдя через эти уровни, они не смогут достичь адресата… В качестве примера полностью донесенного «донизу» содержания опять же хочется привести псалмы царя Давида.
***
Классик ивритской поэзии Хаим Нахман Бялик представлен здесь двумя поэмами. Оба эти перевода были сделаны мною по заказу для учебника Открытого Университета Израиля. Почему я не переводила Бялика, своего любимого Бялика, сама, в больших количествах и по собственной инициативе, почему я не приступила к нему раньше, без всяких заказов? Потому что Бялик, как это ни парадоксально, пришел ко мне впервые на русском языке – в блестящих переводах Зеэва Жаботинского. Я не видела, что тут можно добавить.
Если бы я стала писать текст под названием «Мой Бялик», то сначала я рассказала бы о том, что для меня он начался с попавшей тридцать пять лет назад в руки самиздатовской распечатки, с потрясения, заучивания наизусть, потом – взятия напрокат пишущей машинки, при помощи которой я сделала восемь тонюсеньких экземпляров под копирку и раздала самым любимым своим друзьям…
