Ивритская классика прошлого века - [4]

и все травинки, и все пути, деревья и реки,

и всех на свете людей, и лесных зверей,

и сам Он это все полюбил навеки.

И поскольку сутью Его была любовь и кротость,

Он велел всем стать такими же, как Он Сам,

и пошел к краю света, вдаль, за городские ворота,

чтоб добавить сини тускнеющим небесам…

Есть такие, что знают все это наверняка,

и они молчаливы и благость повсюду видят,

и глаза их читают во всех закатах, во всех веках:

жил да был на свете добрый Бог,

что не мог никого обидеть.

Из сборника «Из моего старого дома»

Завершение

По ночам, закрывая глаза, я видела лист.

Только лист – и знала, что все хорошо.

Море не было полным, хоть к морю все реки сошлись,

потому я и знала, что все хорошо.

Над могилами сочные травы стремилися ввысь,

над могилами близких их рост начался и пошел.

Море было пустым – а к нему реки крови слились.

Бог, творящий миры, поднимающий травы,

взрастающий лист, —

что, действительно, так – хорошо?..

«Мне показалось вдруг, что время встало…»

Мне показалось вдруг, что время встало,

и яблони в цвету, как в те года,

иль листопад, как прежде, желто-алый

ковром сады засыпал, как тогда.

Как будто мир наш вовсе не был отнят,

как будто мы не знали столько бед,

и цел наш дом, и стол накрыт субботний,

и приготовлен праздничный обед.

Все, что когда-то мы с тобой любили,

сквозь слезы различаем мы опять.

И не смотри так: то, что позабыли,

совсем, совсем не стоит вспоминать.

Незабываемое, что забыто,

потери, от которых не сбежать…

Голуби

Усталый день закончился, погас,

и паруса ветров упали вниз.

И в этот сонный золотистый час

два голубя присели на карниз.

День с облаками проплывет к себе домой —

в обитель вышнюю, и зелень цвет утратит.

Прижались голуби друг к другу головой,

как пара стариков над пачкой фотографий.

«Вдруг ворвутся в эту тишину…»

Вдруг ворвутся в эту тишину

голоса потерянных миров:

будут днем клонить меня ко сну,

будут ночью пробуждать от снов.

Там, на крыше, ангел слезы льет.

Капли на стекле – как дождь идет.

Мертвые не встанут из могил.

Где шофар, чтобы в тишине трубил?

Как во тьме мне тени отыскать,

от рыданий ангельских сбежать?

Мертвые не встали из могил.

Из сборника «О цветении»

Песнь ручья к камню

Я камень целую, в глуби его сна,

поскольку я – песня, а он – тишина.

И пусть он – загадка, тогда я – ответ.

Мы оба из Вечности вышли на свет.

Целую я камня холодный гранит.

И пусть я изменчив – он клятву хранит.

Я вечно в движенье, а он не спешит.

Он – тайна Творенья, а я – это шифр.

И вот мне раскрылся секрет бытия:

тот камень – весь мир. А поэт – это я!

Песнь месяца к ручью

Я – один в небесах.

Множат волны мой лик один.

Посмотри же в мои глаза,

образ мой из глубин.

Я – как истина в небесах,

я, ручей, искажен тобой.

Посмотри же в мои глаза,

образ мой, отраженный судьбой.

Я безмолвен и одинок —

и болтлив я в воде потому.

Если в небе я – Бог,

то в ручье я – молитва Ему.

Ночь

В корзине звезд – до краев,

запах лугов и ручьев,

где-то в росе, на дне

сердце стучит мое.

Ближе твой шаг звучит,

дождь трепещет, лучист.

Где-то в росе, на дне

сердце мое стучит.

Звезда

Прекрасна дальняя звезда —

как колокольчик на небесной шее.

Прекрасна дальняя звезда —

в ночи, печалью переполненной моею.

Счастливый ад

Саду в короне роз, и вишне,

что в саду расцветает,

радоваться велел Всевышний,

поскольку они не знают.

Ну, а что же делать, ей-Богу,

тем, кто болен от знанья,

тем, кто скрыть уже не могут

в сердце – мира сиянье?

Тем, кто вынужден ведать и знать,

и вести познанию счет,

и ощущать, что в лесах опять

для них собирают мед?

Роза вновь для меня разцветает,

благоухает сад.

Сердце радостное прорастает

прямо у входа в ад.

«Может, здесь, у крыльца – покой…»

Может, здесь, у крыльца – покой,

подведена черта.

Кружится звездный рой

сердца ударам в такт.

Ветви сухие звенят —

благословенная тишь —

будто бы ждали меня

на протяженье пути.

Я искала тебя вдали,

на другом дороги конце,

но, вернувшись с края земли,

я стою на твоем крыльце.

Из сборника «Молния утром»

Последнее сияние

Поддельное золото ясно,

напоследок сияет простор.

Стеклянная синь опоясала

вершины дальние гор.

Еще несколько дней продлится это:

замрут дерева поутру,

как старинные инструменты

в красоте своих струн.

Бледное утро, камня касаясь,

вдруг озноб ощутит,

и с холодных небес, прощаясь,

перелетная птица нам прокричит.

«Быть может, в черных небесах сейчас…»

Быть может, в черных небесах сейчас

вдруг пронесется птица заревая?

Ведь я уже видала как-то раз,

как крылья белые тьму ночи разрывают.

Но чуда все же не произошло,

хотя его мы ощущали полыханье —

как запах, что из сада принесло,

и как твое горячее дыханье.

Но чуда все же не произошло.

«Как белый луч, что, проходя в кристалле…»

Как белый луч, что, проходя в кристалле,

стал хороводом из цветов, забыв усталость,

так память преломляет взгляд твой дальний.

Ты слышал? Этой ночью я смеялась.

На закате лет

Мои кудри в ночи серебрятся при яркой луне.

За окном я вижу в ветвях уснувших птенцов.

Я окно распахнула, чтоб крикнуть: «Голубка, ко мне!» —

только ночь зачем-то прислала мне мудрых сов.

«Время течет, и его не поймаешь…»

Время течет, и его не поймаешь,

мой дебет и кредит учтен в его сметах.

Каждый день создает меня – и ломает,

и подводит итог и жизни, и смерти.

Песнь конца пути