Ивритская классика прошлого века - [2]

Бялик – это, конечно, прежде всего «Сказание о погроме». Но и еще – потрясающая лирика. И еще – то, что было для меня лично самым важным – тоска еврейской души, тема забытой Традиции, плачущей Шхины. И тема Мессии… И еще, как оказалось, – две прекрасные поэмы о детстве, которые мне и довелось перевести и которые я включила в эту книгу.

***

И напоследок, еще одна часть этого сборника – это два переведенные мною стихотворения Зельды. Почему всего два? А потому что я пока еще не осуществила проект под названием «переводы Зельды». Я не знаю, возьмусь ли я за него когда-нибудь – это решит та невидимая сила, которая независимо от нашего сознания и желания ведет нас по жизни. Такие вещи планировать нельзя, можно только с этой силой сотрудничать. Когда мне нужно было вжиться в новое место моего физического обитания на этой земле – город Хайфу на горе Кармель, когда я примеривала Хайфу к себе и себя к Хайфе – я увидела случайно стихотворение Зельды «Невидимый Кармель». Оно заканчивалось именно так, как заканчивались все мои собственные безмолвные беседы с моим новым городом – тоской и отсылкой к Иерусалиму, к вершине, которую я искала на всех встреченных мною горах, и которой на них не было… Так что этот перевод, точнее, два этих перевода – это пока что просто едва начавшийся диалог, приветствие, которым, возможно, все и ограничится, а возможно, и нет…

Мири Яникова

Лея Гольдберг

О Лее Гольдберг

Лея Гольдберг родилась в 1911 году в Кенигсберге. Закончила ивритскую гимназию в Ковно (Каунасе). Первые свои стихи (на иврите) опубликовала в 1926 году. Училась в Берлинском и Боннском университетах. Получила степень доктора философии. В 1935 году она репатриировалась в Израиль. Принадлежала к литературной группе модернистов под руководством А. Шленского. Работала в редакции газеты «Давар», была литературным консультантом театра «Габима», читала в Еврейском университете курс мировой литературы. Прекрасно владела русским языком, так же как и немецким, и французским. Очень много переводила, и стихи, и прозу, в том числе «Войну и мир» Толстого и стихотворения Ахматовой.

Лея Гольдберг первая и, кажется, единственная, писала на иврите тринадцатистрочные сонеты. Ее творческий мир завершен, и он представляет собой бесконечное пространство, заполненное образами, которые возникают в душе читателя именно благодаря тому, что на физическом уровне кажется незавершенностью – отсутствием четырнадцатой строки сонета, открытым окном, полным теней зеркалом, в котором каждый видит свой индивидуальный мир.

Мир Леи Гольдберг очень высок и тонок. Мы должны принять его, как драгоценный дар поэта, благодаря которому и мы стали туда вхожи. В нем висят на ветвях деревьев звезды, и клетки с соловьями стоят на подоконниках, за которыми опять же – звезды. И за звездами ходят в лес с корзинкой, как за грибами…

Мири Яникова

Из сборника «Кольца дыма»

Вечером

Известно мне, что означает «вечер». Скоро

тоска коснется замирающих сердец,

настанет час, когда захлопнутся затворы,

что только утром отворятся наконец.

И в щели ставен проползут, пробьются тени,

и возле лампы образуют полукруг,

и с чуть заметными намеками затеют

с моим портретом – тем, что в зеркале – игру.

И будут окна ухмыляться в черной злобе,

и только грустная лампада средь теней

мне посочувствует: «Сейчас заплачут обе,

и та, что в зеркале, и та, что схожа с ней».

«Все телеги полны зерном…»

Все телеги полны зерном,

и в лугах пасутся стада.

К небесам, охваченным сном,

распахнула осень врата.

Будто кто-то прочел наизусть

стих Есенина налитой,

и была разлита в нем грусть,

словно солнца сок золотой.

Ветви полны птичьей возни,

в них разыграна шумная пьеса,

а тропинка мечтала в дождливые дни,

как по ней пройдет поэтесса.

Она

Она тиха, как луч, скользящий по воде,

она легка, как свет весны, что реку дразнит.

Она поет, благословляя каждый день,

а мой мотив звучит лишь раз в году на праздник.

И будет праздник сердцу моему:

он для меня зажжет, возможно, свечи, —

но к ней вернется, позабыв мою тюрьму,

и будет горечь изливать ей целый вечер.

Я утешать умею, как она,

прощать умею и не ждать ответа.

И все ж ее покой и тишина

мне показали, что за ней – победа.

Белые дни

Эти белые дни так длинны – будто солнца лучи.

Велико одиночество, будто большой водоем.

В небо смотрит окно, и широкое небо молчит.

И мосты перекинуты

между вчерашним и завтрашним днем.

Мое сердце привыкло ко мне и умерило пыл,

примирилось и стало удары спокойно считать,

как младенец, что песню поет себе, глазки закрыл,

потому что уснула и петь перестала усталая мать.

Как легко мне идти, мои белые дни,

на неслышный ваш зов!

Научились смеяться глаза, не прося ни о чем,

и давно перестали подталкивать стрелки часов.

Велики и прекрасны мосты

меж вчерашним и завтрашним днем.

«Этот запах весеннего ливня, встающий…»

Этот запах весеннего ливня, встающий

с камней тротуара,

утонувшая в ярком сверканье стакана звезда,

эта песнь фонарей, эта сказка под звуки гитары —

я запомнила их навсегда.

Но не знаю совсем, был ли твой это взгляд,

в самом деле,

что зажег эти искры в крови,

и не знаю, действительно шла я – с тобой ли, к тебе ли

переулком, немым от любви?