Иванов-48 - [10]

«Мне только шкап отпихнуть…» Обхватила ногами, повисла.

Все звуки резко усилились, форточка стукнула под сквозняком.

«Ну же, ну же…» — стонала. А он прижимал, будто, правда, шкап отпихивал.

«Не болтай!» — смотрела со стены одна Полина. А другая, настоящая, обхватила его ногами, со стоном повисла, губы в губы, вливалась загадочная река, всасывала его тело. Секунды отщелкивались. Сейчас хлопнет дверь, и татарка вернется. Или проклятый инвалид притащит охапку дров. «Ну же, ну же…»

И снова тот же повтор в нестерпимом ритме.

7

Но гроза налетела, отшумела, напугала молниями.

«У меня тут чай кирпичный, китайский, иркутского развеса, не труха какая-нибудь, я Полярнику несколько килограммов такого чая купила, он любит. Считай, две недели провела в очередях». Торопливо, не пряча глаз, побежала в кухню за чайником.

На столе — книги, пустая чернильница, пара перьевых ручек, карандаши.

Хлопнула входная дверь, холодком потянуло. Это вернулась наконец продрогшая татарка. Ее окликать в такой момент, что старые мины растаскивать. Но Полина ничего не боялась. «Тетя Аза, вот чай горячий. Наливайте. С холоду-то. Кирпичный, китайский, видите цвет?»

Татарка, конечно, предпочла бы посидеть с ними за одним столом, особенно в комнате Полярника, но в этом Полина была строга.

А Иванов все слышал как бы издали. Машинально раскрыл попавшую под руку книжку. «Справочник по математике». Государственное научно-техническое издательство. 1931 год. «В обстановке, когда широчайшие массы трудящихся под руководством ВКП(б) двинулись в поход за техникой, когда поставлена задача добиться того, чтобы у рабочего класса СССР была своя собственная производственно-техническая интеллигенция (Сталин), необходимо принять все меры к широкому распространению сведений из техники и тех. наук, как математика, физика, химия и т. д., на которых покоится весь теоретический фундамент современной техники…»

Чай пили с клюквенной пастилой.

— Ты, наверное, слышал про конец света?

Он кивнул. Ну кто об этом нынче не слышал?

— В газетах пишут, что американцы еще одну бомбу испытали. Еще страшнее. Вот ужас, правда? Ну, скажи, Иванов: мы только-только одну войну закончили, неужели вторая скоро начнется? Инвалид говорит, что эта бомба и будет концом света. — Засмеялась, черные глаза повлажнели, понимала, что Иванов сейчас не о войне думает. — Как думаешь, почему у нас такой бомбы нет?

— А может, и есть. Откуда нам с тобой знать такое?

Повела темным взглядом. Будто впервые увидела — низкая комната, плакат, узкие барачные окна, примерзший к подоконнику «Календарь колхозника за 1948 год» с изображением рабочего и колхозницы с серпом и молотом в дружных руках.

Вдруг сказала:

— Ребенка хочу.

Он промолчал, не знал, что на такое ответить.

— Вот приедет Полярник, сразу заведу ребенка.

Полина произнесла это так просто, и так обыденно, и в то же время счастливо, с таким каким-то особенным пониманием произнесенных вслух слов, что у него заныла вся-вся изломанная нога — от бедра до негнущихся, неправильно сросшихся пальцев, и голову обхватило туго, как стальным холодным обручем. Полина произнесла эти слова так, что сразу и навсегда оборвались все только что придуманные Ивановым ниточки, которыми он, конечно, уже успел привязать себя и к отпихнутому от стены шкафу, и к полуоткрытой двери, и к только что утихшим стонам в невысокой комнате.

— Военное равновесие должно быть, — кивнул он, запоздало вспомнив о бомбе.

— У нас один Покрышкин чего стоит, — тоже с запозданием согласилась она и добавила: — Ребенка хочу.

— Ну, да, — никак не успевал за нею Иванов. — У нас Покрышкин. И Кожедуб. И другие. Американцы бросят свои пять бомб, ну и что? Нас миллионы, всех не положишь. Не привыкать.

Полина чего-то другого ждала, потемнела:

— Я вчера в библиотеке книжку твою листала.

И с чего привиделись ему эти невидимые ниточки?

— Вот говна-то! — закончила мысль Полина. — Таких книжек в одной нашей библиотеке — прорва. В когизе их дают в привесок к Тургеневу.

И замолчала, со вкусом доедая клюквенную пастилу.

Иванов натянуто засмеялся. Попросил, заминая разговор: ты принеси мне одну книжку Максима Горького. Учиться буду. Да нет, не «Мои университеты». Эту я читал. А вот есть у Горького книжка под названием «Несвоевременные мысли». Объяснять не стал, зачем ему такая книжка, тем более что Полина опять повернула на конец света:

— Ну, когда это все кончится, Иванов? Я ребенка родить хочу, а кругом бомбы изобретают.

Никто из них никакого понятия не имел о чудовищном жарком шаре, в центре которого испаряется даже металл. Пройдет немного времени, и такой шар вспухнет над замершей казахстанской степью. Наш, не американский. Какой тут конец света? Выдержим. Не позволим нарушать военное равновесие. Базисная волна, сметая все на своем пути, покатится от центра взрыва, перемешивая, сжигая камни, бревна, обрывки металла, пыль. Чудовищный шар, поднимаясь, начнет все шире и шире распространяться. Изнутри вспыхнет ярким оранжевым цветом, потом ярко-красным, потом его, как черные молнии, начнут сечь узкие полосы, темные, как глаза Нижней Тунгуски. А почва на месте распространяющегося взрыва начнет корчиться, течь, пускать пузыри, кипеть, останется там только страшная стеклянистая корка, как весенний ледок на лужицах, а дальше — насмерть обугленная земля, а еще дальше — выцветшие, примятые поля выжившей вялой травы, а в ней птицы. Свет и грохот разбудили птиц, они взлетели и, опаленные вспышкой, упали в траву. Живые, но без перьев.