Иван Безуглов - [33]

Верлен, словно в сильном утомлении, провел морщинистой рукой с канадским паспортом в руке по своим чуть взлохматившимся седым волосам, вручил Безуглову небольшой пакет, наказав открыть его в офисе, и прошел к таможенному контролю. Уже стоя перед чиновником, с уважением уставившимся на бриллиантовую булавку в его галстуке, он обернулся, чтобы послать обескураженной Тане - именно ей, тут не могло быть ошибки - воздушный поцелуй. Глаза его снова светились давешним мучительным, дьявольским блеском, и Тане показалось, что аэропортовский сквозняк вновь донес до нее волнующий запах "Эгоиста".

После получасового поединка с разбитыми московскими дорогами неутомимый "Кадиллак" уже доставил Ивана и Таню в офис, где в приемной Безуглова маялся бледный, словно от бессонной ночи, Лермонтов (своего кабинета в компании у юриста не было - он сам, невзирая на сопротивление шефа, по старой дружбе выторговал себе право работать дома, появляясь у президента два-три раза в неделю). Бросившись к Ивану, он искательно протянул ему руку - и Безуглов, испытующе взглянув в бегающие глаза Михаила, ответил на рукопожатие. Широким жестом пригласил юриста к себе в кабинет. Минут через пять к ним присоединился бухгалтер Баратынский. Когда минут через сорок Лермонтов, потирая потные руки, оставил кабинет, президент по селектору вызвал Таню.

- Нам придется вылететь в Монреаль гораздо раньше, чем мы планировали, - в голосе Ивана звучала такая редкая в этом решительном человеке тревога, что Тане стало не по себе. - Наша партия леса уже отправилась в путь из Архангельска. Сегодня в полдень курьерской почтой пришли все необходимые для оплаты аккредитива документы.

- Поздравляю тебя, Иван! - не удержалась Таня. - Разве не этого момента вся наша фирма ждала уже два года?

- Не забывайте, Таня, что по меньшей мере четверть нашей выручки, то есть, шестьдесят два миллиона рублей, получены по краткосрочному кредиту , чтобы доплатить за наши поставки, - своим сухим, бесцветным голосом вставил Баратынский. - Мы должны практически мгновенно обратить часть полученных долларов в русскую валюту, чтобы расплатиться с банками. Курс доллара снова начал падать, и каждый день, который деньги пробудут на западе, чреват для нас неприемлемыми потерями.

- Лермонтов только что сообщил мне, - с высокого лба Ивана не сходило выражение озабоченности, - что все безналичные платежи, поступающие из-за границы для частных компаний с таким крупным оборотом, как у нас, должны теперь размещаться не в банке "Россия", где у нас открыт валютный счет, а в том самом банке "Народный кредит", которым заправляют большевистская мафия Зеленова. Видимо, нам придется привезти все деньги наличными или ценными бумагами.

- Это, слава Богу, пока еще не запрещено, - сказал Баратынский, - однако я не поручусь за завтрашний день.

- Ты все-таки настаиваешь на том, что твои два миллиона должны находиться в России? Одумайся, Иван. Все твои заместители против этого.

- Включая, естественно, и меня, - Самоуверенный, как у всех бухгалтеров, взгляд Баратынского словно подчеркивал, что в своей скучной области цифр и балансов он обладает непререкаемым авторитетом. Евгений был честным, хотя и ограниченным служакой, и когда  год назад его временно назначили исправлять бухгалтерские обязанности, с радостью ухватился за новую должность, обнаружив, что в ней и лежит его призвание. - Более того, сегодня я, замещая тебя, Иван, получил анонимный звонок, которым тебе настоятельно рекомендовали не лететь в Монреаль. Я думаю, что это опять шутки уважаемого господина Зеленова.

- Зачем ему это нужно?

- Ходят упорные слухи о том, что все наличные инвалютные средства русских компаний вскоре будут заморожены и направлены на погашение внешнего долга России.

Иван поднял удивленные брови.

- Только прошу тебя обойтись без лишнего патриотизма, - Баратынский раздвинул губы в безжизненной алгебраической улыбке, - лично у меня нет ни малейшего желания отдавать наши кровные денежки тупому правительству для оплаты долгов, наделанных коммунистами. Это, на мой взгляд, не патриотизм, а простая глупость, господин Безуглов.

- Принципы для Ивана Безуглова дороже любого риска, - отрезал Иван, и в голосе его Тане почудилось раздражение. - Прошу тебя, Таня, распорядиться о покупке четырех билетов и выездных визах.

- Значит, ты все-таки берешь меня с собой? - голос ее дрожал.

- Стоял выбор между тобой и Лермонтовым, но мое доверие к нему поколебалось, как ты прекрасно знаешь.

- Позволь, но не он ли сообщил тебе такие важные сведения?

- После вчерашнего я уже не знаю, на кого могу опереться. Где гарантия, что мой старинный друг не куплен на корню Зеленовым, и не играет с ним вместе в какую-то грязную игру?

Баратынский, согнув свою долговязую, облаченную в слишком короткий пиджак фигуру в церемонном полупоклоне, вышел. А Иван, замолчав, отвернулся к широкому панорамному окну, в котором виднелась одна из тех бесконечно обаятельных русских церквушек, которые были разрушены безбожными большевиками или превращены в склады и мастерские. С прошлой осени, хлопотами фирмы "Иван Безуглов" в церкви шла реставрация. Небольшие луковицы ее куполов уже светились червонным золотом, а по двору расхаживал монах-инженер, руководивший восстановительными работами. Длиннополая черная ряса странно не вязалась с большим чертежом, который он разворачивал перед двумя рабочими. Апрельский день был солнечным и теплым. Щебетали скромные московские воробьи - единственные, кроме голубей и ворон, птицы, которые отваживались залетать в этот огромный, шумный и загрязненный промышленными отходами город. Перед Иваном стояла порожняя банка из-под кока-колы и стакан. В этом не было бы ничего удивительного, если б сквозь приоткрытую дверь книжного шкафа Таня с беспокойством не увидела открытую бутылку "Джека Дэниэлса" - Иван обожал это виски, но в рабочее время, как мы уже знаем, не пил никогда. Видимо, стресс последних суток сказывался на нем. И недаром сегодня он облачился не в один из своих ежедневных темных двубортных костюмов в чуть заметную полоску, а коричневые, с легкой искрой брюки и светло-серый пиджак из ткани, которую Тане хотелось погладить своей сухощавой ладонью, чтобы ощутить мягкость и нежность шерстяной фланели. И даже ботинки были скорее спортивные - из итальянской светло-кремовой кожи, на толстой комфортабельной подошве.