Иван - [4]

Однажды – кажется, в 1994 году – мы вдвоем с ним поехали в Чарльстон, Южная Каролина. Этот старинный город был основан гугенотами, переплывшими океан в конце XVII века. У меня к нему возникло влечение сродни тому, что я когда-то испытывал к Таллинну. Мы рулили по очереди и гнали в вечном потоке Интерстейт-95 на юг. Без конца болтали то по-русски, то по-английски, перескакивали с темы на тему. Было такое ощущение, что он хочет переступить какую-то черту и подружиться по-настоящему, что соответствовало и моему желанию. По пути в какой-то закусочной он протянул мне пачку своих стихов. Меня поразил их трагический тон, столь мало соответствующий всему его улыбчивому и легкому образу. Грешен, я принял это за обычную мрачную экзальтацию молодого поэта. Я стал говорить с ним на профессиональный манер. Знаешь, Ванята, мне не хватает здесь примет времени и места, то есть хронотопа. Соедини свое чувство с миром, в котором мы живем, и, может быть, от этого оно станет еще ярче, возникнет твоя уникальная метафора. Он кивал, потом засунул пачку стихов в карман. Позднее я понял, что он не согласился с моим советом.

В Чарльстоне все гостиницы оказались битком забиты, шел какой-то праздник. В поисках ночлега мы уже глубокой ночью заехали на Фолли-Айленд. Там среди дюн нашелся убогий мотель, который нас приютил. Комнаты, впрочем, были вполне пристойные. Мы провели там неделю, блуждая днем по пляжам, а вечерами по улочкам Чарльстона и болтая, как два приятеля, несмотря на сорокалетнюю разницу в возрасте.

За год до этого чарльстонская округа сильно пострадала от урагана “Хьюго”. Для ремонта разрушенных домов и коммуникаций в город съехалась бродячая рабочая сила, бородатое мужичье, которых здесь стали называть “хьюгонатс”. В этом словечке был каламбур, оно напоминало и об отцах-основателях, французских гугенотах, и об урагане “Хьюго”, а окончанием своим подчеркивало чудной, странный характер этой публики: в смысле “чокнутые”.

Иван повадился в соседний бар играть на бильярде. Как-то я зашел туда за ним и нашел его в обществе “хьюгонатсов”. Еще издали я увидел, что он с ними непринужденно болтает и хохочет, и те в ответ хохочут и хлопают его по плечу. Один из них провел меня к бильярду и позвал: “Хей, Айван, тут твой дадди (т.е. папаша) тебя ищет!”. Очевидно, после Аляски и Берингового моря парень чувствовал себя своим среди “синих воротников”, как здесь называют потеющих на работе трудящихся.

В тот вечер произошла забавная история. В старом Чарльстоне мы забрели в какой-то более-менее шикарный ресторан. “Знаешь, Вася, тут в меню лягушка по-луизиански, – сказал Ваня с непритворным любопытством. – Ты не будешь возражать, если я ее попробую?”

Мне как-то приходилось есть жареные лягушачьи лапки. Ничего особенного, вполне съедобно, даже вкусно, похоже на хрустящих цыплят. Словом, я дал добро на этот эксперимент. Увы, то, что явилось, мало напоминало мой собственный опыт. Ивану принесли большой глиняный горшок с густой зеленой жижей. Покопавшись в ней вилкой, он вытащил здоровенный мосол, от которого тянулась длинная борода. Похоже было, что парня сразу слегка затошнило, однако он героически взялся глодать жабью конечность. “Баста! – вскричал я. – Бежим скорей в “Макдоналдс”!” На бегу мы оба, дед и внук, начали нервно хохотать и долго не могли успокоиться.

“Чья будет эта лягушка? – спросил его я потом: – Кто ее опишет, я или ты?”

“Пиши ты”, – великодушно предложил он.

“А по-моему, ты должен ее описать в своем будущем романе”, – предложил я.

Лягушка эта так и осталась неописанной. Может быть, ее до сих пор подают в том шикарном ресторане.

Роман был упомянут не зря. Иван уже пробовал себя в прозе. Я читал несколько его рассказов. В них явно “что-то было”: детали, лексика, жест, стоящий за фразой. Особенно мне понравился упомянутый уже рассказ о горах, основанный на личном опыте спасателя. Там было вдохновенное и подробное описание снега, оно мне даже напомнило что-то подобное у Пильняка, которого Ваня, конечно, не читал, поскольку он почти не читал по-русски. Там были тени и острое ощущение высоты и прозрачного воздуха. Иногда мне казалось, что Иван постоянно тянется к чистому воздуху: быть может, сказывались детские воспоминания о приступах астмы.

Как-то в разговорах с ним мы сошлись на том, что ему, быть может, не хватает литературной среды. Где можно в Америке найти настоящую литературную среду, если не в Нью-Йорке? Я позвонил своему издателю Питеру Основу, который тогда был вице-президентом в огромном книжном доме “Рэндом Хаус”. Тот пообещал найти Ване какую-нибудь работу и пригласил его к себе. “Любая работа в этом издательстве приблизит тебя к литературе, убеждал я его. – Ты окажешься в самом центре этой тусовки, все остальное будет зависеть от тебя самого и от твоего везения”.

Иван отправился в “Большое яблоко” (Нью-Йорк) и навестил Питера в небоскребе на 50-й улице. После этого он уехал из Нью-Йорка, чтобы больше туда не возвращаться. Во всяком случае, в роли начинающего писателя. “Почему ваш Ваня не перезвонил?” – спрашивал Питер. Я не знал. Ваня на мои расспросы не ответил ничего вразумительного. Теперь я думаю, что ему просто было не по себе в Нью-Йорке: воздух там не отличался прозрачностью.