Иван - [3]

Наиболее “джеклондоновский” кусок его жизни связан с путешествием на Аляску. Сначала он отправился туда один, потом к нему присоединились Хэнк и Пит. Главным (внешне по крайней мере) побуждением было желание заработать хорошие деньги, как в России говорят, “длинный рубль”. На самом деле, очевидно, юнцы хотели проверить себя на прочность, изучить свои мужские качества. Аляскинский “рубль” оказался не ахти каким длинным, и зря его там никому не отстегивали. Сначала они работали на рыборазделочной фабрике, потом записались матросами на траулер, однако Хэнк через месяц отправился домой, не выдержал.

Больше полугода Иван и Пит провели в открытом море, а именно – в Беринговом море, вечно штормовом, холодном и опасном. Они поднимали трал, опорожняли его на палубу, разбирали рыбу и снова опускали трал в воду. Смены продолжались по 12 часов. Потом отправлялись в кубрик и валились на койки в полной отключке. Однажды Иван проснулся в ужасе. Ему показалось, что вся палуба в кубрике покрыта подпрыгивающей рыбой. Он слетел со своего второго яруса и стал пытаться разобраться в этой рыбе: то ли выбросить ее в коридор, то ли заставить убраться своим ходом. Распахнул дверь, и сразу вся рыба пропала. Сосед по кубрику, опытный мариман, понимающе покачал башкой. “Что, рыбка приснилась? Это с каждым тут бывает вначале”.

Зато какое блаженство охватывало ребят, когда после бесконечной качки судно заходило в Датч-Харбор на западном конце усика Алеутских островов. Все выглядело почти как в каком-нибудь вестерне, но только они были участниками, а не зрителями.

В свое время я много общался с моряками и знаю, что после долгих рейсов они нередко совершают безрассудные поступки. Один мой приятель после года в море увидел на экране питерского телевидения дикторшу, тут же помчался в студию и сложил к ногам изумленной дамы все свои “длинные рубли”. Иван такого себе не позволил. На весь заработок он купил хороший спортивный автомобиль и устремился на нем куда-то с такой скоростью, что угодил в тюрьму штата Невада. К счастью, удалось его оттуда вытащить с помощью многоопытного сутяги.

Признаться, уже тогда, глядя на авантюрного юнца, я думал, что он строит себе биографию настоящего американского писателя начала века. Я был почти уверен, что он начнет писать. И не ошибся.

Наши с ним литературные отношения имеют долгую историю. Году, кажется, в 1974-м, т.е. когда Ване шел третий год, я приехал в Коктебель, где в литфондовском доме отдыхал Ваня со своими мамой и бабушкой. Я снял крошечную мазанку в деревне, неподалеку от “писателей”. Ваня с бабушкой нередко меня посещали. Обычно он тут же находил себе занятие в саду, начинал что-то строить или копать, но тут вдруг пристал: “Вася, иди сюда! Вася, давай играть!”. Я тем временем сидел между моим сарайчиком и общим люфт-клозетом и строчил, положив альбом на затоваренную бочкотару. Появлялась Майя в очках и с книгой. “Ванюша, не мешай Васе! У тебя свои дела, у него свои дела!” И уводила мальца за руку. Через некоторое время хитрая мордочка высовывалась из-за угла. “Вася, у тебя свои дела? А у меня свои дела!” И с хохотом исчезала. У меня действительно были свои дела. Там, под яблоней, я заканчивал сочинение романа “Ожог”.

* * *

Иван, как я понимаю, начал писать свои английские стихи еще в школе. Музыки русского стиха он, кажется, не улавливал, как и я не особенно улавливаю музыку современной американской лирики. Словом, он был молодым американцем, пишущим стихи. Таких немало. Как и все свои сверстники артистического наклонения, Ваня бросался от одной музы к другой. Во время весеннего семестра в свой первый студенческий год он даже достиг серьезной популярности на кампусе, однако не в стихах, а на сцене. В программе одноактных пьес студенческого театра он поставил мини-шедевр Бернарда Шоу “Екатерина Великая”. Университетский журнал расхвалил его вовсю за эту сатирическую буффонаду. Я тоже был в полном восторге: не зная еще принципов биомеханики, Иван срежиссировал спектакль, как настоящий ученик Мейерхольда.

В тот же свой первый и единственный студенческий год в нашем университете “Джордж Мэйсон” Иван стал ходить в поэтический кружок, где тон задавали изощренные старшекурсники Крис Нагл, Джеф Макдауэл и Брэдли Кук. У нашего фрешмана (салаги) с ними, кажется, произошел конфликт, во всяком случае, именно оттуда, из “Мэйсона”, он отправился на Аляску, т.е. как Байрон в Грецию, устав от лондонских салонов.

Чтобы не упустить дальше эту идею, заметим сразу, что Ваня был настоящим байронитом. Если говорят, что этот образ разочарованного (и в то же время очарованного) молодого человека вышел сейчас в тираж, что нынче время молодых прагматиков, зарабатывающих миллионы на Интернете, что байронитов сейчас можно сосчитать по пальцам, тогда один из этих пальцев, безусловно, надо отдать молодому (теперь уже вечно молодому) поэту Ивану Трунину. Как бы серьезно мы ни оценивали скептическую мину постмодернизма, я берусь утверждать, что без байронита литература теряет способность следующего шага. Куда направится этот шаг, трудно сказать, но уж, во всяком случае, не в зону энтропии.