Итальянское Возрождение - [255]

Конечно, проповедь этого святого во многом определялась учениями и предписаниями католической церкви, убежденным, хотя и не всегда вполне правоверным представителем которой (вспомним обвинение в ереси) он, несомненно, был. Но общий стиль его простой, доходчивой речи глубоко народен, он типичен для той народной струи в культуре итальянского Возрождения, которая, идя рядом с более заметной и яркой струей верхушечной, создает вместе с последней общий характер этой культуры.

Само собой понятно, что религиозный вариант народной струи не является ни единственным, ни наиболее характерным, что показывают другие литературные произведения, эту струю представляющие. Таковы хотя бы народные поэмы, ходившие под именем «Водовоза» (II Aquettino), под каковым псевдонимом, возможно, скрывался уже известный нам Джованни да Прато, автор «Виллы Альберта». Наиболее характерна большая поэма «Джетта и Бирри». В ней в написанных на народном, разговорном языке живых и веселых стихах пересказывается содержание комедии Плавта «Амфитрион», только что введенной в обиход гуманистами. Но приключения двух знатных и богатых братьев-близнецов, постоянно принимаемых один за другого, описываются не с точки зрения вкусов и интересов этих, формально главных, героев сюжета, а с позиций их смышленных, веселых и энергичных слуг — Джетты и Бирри, истинных представителей умного и неунывающего итальянского народа. Они участвуют во всех перипетиях действия, комментируя их, высказывая трезвые, реалистические, иногда грубоватые взгляды, критикуя, высмеивая поведение своих господ, их корыстолюбие, властолюбие, их увлечение мифологией и античностью вообще, их разврат и лицемерие. Общество начала XV в. представляется здесь не в том парадном, приукрашенном виде, в котором его рисуют гуманисты и их идеологическое окружение, а таким, каким его видели представители народных низов, со всеми его противоречиями и теневыми сторонами, своеобразно сочетающимися с элементами передовыми, прогрессивными[432].

Поэмы типа «Джетта и Бирри» и другие, подобные им, глубоко народные, грубоватые, мало отделанные, пользовались, несомненно, большим успехом, читались, распевались, цитировались постоянно, но ни одна из них не приобрела, да по самому своему характеру и не могла приобрести, славы крупного литературного произведения.

Зато такую славу завоевали родственные им по стилю и духу творения флорентийского парикмахера и поэта Доменико ди Джованни по прозвищу Буркьелло (1404–1448)[433]. Cын ткачихи и дровосека, типичный флорентийский ремесленник мелкого масштаба, он, как многие из них, активно занимался политикой, поддерживая партию Альбицци, за что в 1434 г. вынужден был оставить свой родной город. Умер он на чужбине в бедности и ничтожестве. Свое ремесло и активную политическую деятельность он совмещал с поэзией, которой завоевал себе широкую известность у современников и громадную славу у ближайших потомков. Так, поэт и новеллист XVI в. Антон Франческо Граццини утверждал, что Буркьелло может быть поставлен рядом с двумя создателями тосканской поэзии Данте и Петраркой. Это, конечно, преувеличение, но бесспорно, что если не по силе таланта, то по своеобразию и оригинальности Буркьелло должно принадлежать очень видное место в истории итальянской литературы и культуры вообще. Стихотворения его (по большей части это так называемые «хвостатые сонеты» классического петрарковского типа) в настоящее время почти совсем не понятны, да и современники нелегко и не полностью понимали их. Так, уже с начала XVI в., т. е. через несколько десятилетий после смерти автора, сочинения Буркьелло издавались обыкновенно с обширным прозаическим комментарием, чаще всего писателя Антона Франческо Дони. Происходит это от того, что поэт-парикмахер был так погружен в жизнь современной ему Флоренции, так знал и чувствовал каждую мелочь ее повседневного быта, что включал в свои стихотворения громадное количество всяких намеков, местных словечек жаргонного характера, эпитетов, имен, широко известных узкому кругу метафор, анекдотов и т. п.

В результате подавляющее большинство этих стихотворений приобретает характер ребуса, в котором в неожиданных и чаще всего сознательно несовместимых сочетаниях сосуществуют противоположнейшие и тем более поражающие своим соседством предметы, лица, понятия. При этом гротескно сочетаемые слова подчинены четкому, размеренному стихотворному ритму и строгим законам сонетной формы, так что создается впечатление какого-то, как мы бы сейчас сказали, беспредметного искусства, что нередко с великим удовольствием отмечали сторонники формалистических течений типа сюрреализма на Западе.

Однако это впечатление глубоко ошибочно. Флорентийский парикмахер и доморощенный политик отнюдь не был и органически не мог быть ни сюрреалистом, ни формалистом вообще; кажущаяся беспредметность его стихов объясняется не отказом от реалистической передачи жизни, а, наоборот, протестом простого, неученого человека против гладкой, утонченной, чуждой ему своим античным словарем гуманистической литературы. Так же как Джетта и Бирри, персонажи, созданные в кругах, близких к Буркьелло, к которым принадлежал и Джованни да Прато, пародируют и передразнивают высокопарные речи своих господ, заменяя в них Юпитеров и Аполлонов персонажами или предметами будничного обихода, так и в сонетах Буркьелло утонченные дантовски-петраркистские чувства и размышления с явно полемической целью заменяются самыми обычными, отнюдь не поэтическими, а в литературном отношении считавшимися низменными вещами и понятиями. Это спускает поэзию с гуманистических высот, погружая ее в гущу, в самую сердцевину реальной повседневности, сближая с привычной каждому с детства стихией басни-прибаутки, народного анекдота, острого, пряного народного словца, которое так любили и так понимали на улицах Флоренции. Стихотворения Буркьелло почти не переводимы, но даже весьма приблизительный перевод отрывков из них вскрывает в какой-то мере их своеобразную сущность. Так, в одном из сонетов поэт, характеризуя свою жизнь, пишет: