Итальянское Возрождение - [254]
По всему своему характеру проповеди Бернардино представляют ту народную струю в культуре Возрождения, которая нашла себе столь яркое выражение в новеллах Саккетти или стихах Пуччи. Это, возможно, отчасти вызвано тем, что дошли до нас его проповеди не в авторском тексте, а в записях одного из его восторженных поклонников и слушателей — сиенского стригальщика шерсти (ciumatore di panni) Бенедетто ди Бартоломео, который слово за словом заносил на покрытые воском таблички проповеди, произносившиеся летом 1427 г. в его родном городе.
Почти стенографически точная запись неискушенного в литературных тонкостях, но наблюдательного и аккуратного человека из народа сохранила весь своеобразный аромат проповеди Бернардино. Когда читаешь эту запись, кажется, что стоишь в густой толпе народа, ловящей каждое слово, произносимое любимым учителем. А слова эти так просты и в то же время так необычны. Сплошь да рядом это даже не слова, а возгласы, звукоподражания, выразительные жесты. Постоянно встречаются такие, например, как: «Лишь только ты услышишь, что кто-нибудь говорит зло о людях, зажми себе нос, сделай вот так и скажи: "У! воняет!" Или: "Знаешь, как квакает лягушка? Она делает так: "ква, ква, ква!"»[426].
Проповедь превращается то в занимательный рассказ, то в театральную сценку, легко и непринужденно разыгрываемую актером-проповедником, который то импровизирует, немедленно реагируя на поведение окружающих, то по-своему пересказывает известную новеллу, то вступает в диалог с одним из слушателей.
«Эй, вон там, у фонтана, — вдруг восклицает он, прерывая ход проповеди, — что вы, на базар пришли? Убирайтесь в другое место для этого! Разве вы не слышите меня, вы — там у фонтана?». Или обращается к одной из слушательниц: «"Эй, ты, иди скорей, отыщи своего мужа… или позови его, я тебе говорю!" — "Да я его звала!" — "Я тебе говорю: Иди, позови его!" — "А если я потеряю свое место!" — "Нет, ты не потеряешь места. Иди. К тому же, еще много места". — "Хорошо, но мне не выйти…" — "Я тебе говорю: Иди и позови его… А! наконец-то!"»[427].
Слушатели, громадной толпой окружившие проповедника на городской площади, с радостью слышат из его уст известные с детства анекдоты и новеллы, вроде рассказа о монахах, старике и мальчике, и осле: «Один говорит так: "Бог мой! посмотри какая жестокость! Этот монашек идет пешком в такой грязи, а он едет верхом". Когда монах услышал эти слова, тотчас слез с осла и посадил на него мальчика. Пошли они дальше. Монах, погоняя осла, шел сзади него по грязи. Тогда другой говорит: "Бог мой! Посмотри на человеческую глупость — у них есть животное, а он, старик, идет пешком и позволяет ехать верхом этому мальчишке, которому были бы нипочем усталость и грязь. Подумай, каково его безумие. Ведь они могли бы вдвоем ехать на этом осле, если бы хотели, и было бы много лучше!" Тогда "святой отец" также влезает на осла и они едут дальше, но встречается еще один, который говорит: "Бог мой! Посмотри на этих — у них есть один осел и они оба влезли на него! Да уж мало они заботятся об ослике, не удивлюсь, если он подохнет". Услышав это, "святой отец" тотчас же слез и заставил слезть мальчишку и они пошли за ослом, покрикивая "арри ла". И когда прошли немного дальше, еще один сказал: "Бог мой' Посмотри каково безумие этих, у которых есть осел, а они идут пешком по такой грязи". Увидев это, "святой отец", который никак не мог поступить так, чтобы люди не ворчали, сказал мальчику: "Давай вернемся домой!"»[428].
По своему содержанию проповеди францисканца отнюдь не ограничиваются обычными церковными темами, они затрагивают самые различные вопросы политической и домашней жизни.
Он учит любви к своей прекрасной родине и призывает к ее объединению: «Скажи мне, какую страну ты бы мог назвать, в которой было бы приятнее жить, чем в Италии? Я утверждаю, что если бы не было этого порока раздробленности, нигде не было бы места, которое могло бы с ней сравниться. Ведь Италия страна даже слишком приятная, что приводит к изнеженности»[429].
Он не порицает развития ремесел и торговли — основы благоденствия его страны, но резко выступает против злоупотреблений как в том, так и в другом. Так, он саркастически описывает методы обсчета купцами покупателей: имея дело с какой-нибудь старухой, такой торгаш быстро-быстро отсчитывает ей сдачу: «Держи! держи! держи! — один, два, три, пять, семь, восемь, десять, тринадцать, четырнадцать, семнадцать, девятнадцать и двадцать!»[430].
Он решительно осуждает всякий обман неопытного, не знающего местных обычаев и цен покупателя: «Ты идешь продавать свой товар на площадь, и приходит иноземец и спрашивает: "Что хочешь ты за это?" — "Я хочу тридцать сольди. А своему согражданину ты то же самое продаешь за двадцать сольди"»[431].
Он отстаивает старые, веками установленные методы ведения дома, хозяйствования, воспитания детей, но делает это не из ненависти к новому, как бы он его ни критиковал, а из той естественной, обычной консервативности широких масс простого народа, тяжелая, полная забот и лишений жизнь которых неизбежно затрудняет и замедляет для них не только усвоение, но и понимание новых идеалов, введенных в обращение имущими кругами и отвечающих образу мышления и вкусам этих кругов. Этот образ мыслей простых людей, среди которых и для которых жил Бернардино Сиенский, хорошо раскрывается в одной из его проповедей, в ответе рака, который на вопрос, зачем он ползает назад, сказал: «Так ползал и мой отец».
