Итальянское Возрождение - [246]

Разбирается жизнь длинного ряда князей: Висконти, Каррара, Делла Скала, Гвиниджи; пап: Урбана VI, Иоанна XXIII, Григория XII; кондотьеров: Браччо да Монтоне и многих других, объединенных трагизмом своей личной судьбы.

В последней, третьей, книге трактата, написанной позже первых двух, новый собеседник, Карло Марсуппини, разбирает с тех же точек зрения судьбы совсем современных деятелей: папы Евгения IV, папского любимца кардинала Вителлески, неаполитанского фаворита Джованни Караччоло, трагически погибшего в Венеции кондотьера Карманьолы и других.

Перечисление трагических судеб великих людей заканчивается горьким вопросом: как все эти горести, кровавые жестокости войн и переворотов могут быть согласованы с верой в мудрое и благостное божье предвидение? Нелегко ответить на этот вопрос, и Поджо отделывается от него формально: божье предвидение выше человеческого понимания, и поэтому не следует размышлять о нем[395].

В качестве четвертой книги к трактату «Об изменчивости счастья» присоединен только внешне связанный с ним весьма интересный рассказ о 25-летних странствиях на Востоке купца Никколо Конти. Основываясь на личных рассказах путешественника, вернувшегося на родину мусульманином, Поджо сообщает ряд важных сведений о дальнем Востоке, обнаруживая живой интерес гуманистических кругов к географии, ознакомлению с далекими, экзотическими странами. Недаром высказывались предположения о том, что эта часть трактата флорентийского гуманиста оказала влияние на Паоло Тосканелли и на его последователя Христофора Колумба[396].

Очень характерен для идеологических установок гуманизма небольшой диалог Поджо «Против лицемеров»,[397] направленный против монахов и вообще против всякого ханжества. Обличение монахов мы встречаем уже в литературе позднего средневековья, с новой силой звучит оно у первых гуманистов, особенно в «Декамероне». Но и там и здесь оно направлено против отдельных монахов-грешников, против отдельных злоупотреблений. Формально так же строит свою критику Поджо, но фактически его диалог имеет гораздо более общий характер, обличая монашество как таковое, как институт. В монастырь, утверждает Карло Марсуппини, главный участник беседы, происходящей в его доме, идут лентяи, никуда не годные, слабые люди, рассчитывающие найти в нем легкую жизнь, полную разврата и безделья. Их уход от обычной трудовой жизни диктуется только эгоистическими, личными соображениями: стоит появиться какому-нибудь соблазну, выгодной должности, богатому приходу, епископской митре или кардинальской шапке, как они забывают свои обеты и бросаются в самую яростную и греховную погоню за ними, не гнушаясь никакими уловками или преступлениями. Что это так, Поджо показывает на примере двух лучших из них — врага гуманизма монаха Джованни Доминичи (см. т. I, гл. III, § 2) и гуманиста — монаха Амброджо Траверсари. Оба они, соблазненные кардинальской шапкой, оставили покой и уединение монастыря, которому, казалось, были так искренне преданы, и конец своей жизни провели в суете и грехе.

Насколько пуста и бессмысленна праздная, никому не нужная жизнь монахов, обнаруживает сравнение ее с полной труда и лишений жизнью крестьянина, в поте лица своего обрабатывающего свой клочок земли, чтобы взрастить на нем хлеб, нужный всем[398].

В 1450 г. 70-летний гуманист выпустил состоящий из трех частей-диалогов трактат «Трехчастная история»[399]. Первая из частей излагает происходящую на вилле Поджо беседу о преимуществах юриспруденции и медицины. Обменивающиеся сухими, чисто риторическими речами участники совещания — канцлер-гуманист Карло Марсуппини, юрист Бенедетто Аккольти и врач Никколо да Фолиньо не приходят к определенному результату. Диалог мало оригинален, повторяя подобные споры средневековой литературы и аналогичный трактат Салутати.

Второй диалог гораздо живее и интереснее — основную роль в нем играет врач Никколо да Фолиньо, обрушивающийся со страстными обвинениями не только на юристов, но и на право как таковое. Хотя у всех народов существуют легенды о том, что законы продиктованы богом или богами, эти «божественные законы» служат только для подчинения сильными и богатыми слабых и бедных. Сами же сильные никаких законов не соблюдают. «Ясно, — говорит врач, — что они (законы. —  М. Г.) введены для (подчинения. — М. Г.) не желающих их и непокорных людей, чтобы они считали оправданным свое рабство… Только бессильные плебеи и народные низы города сдерживаются вашими законами… и другие подобного рода люди укрощаются вашим правом. Могущественные же люди, хозяева этих государств, нарушают законы. Недаром Анахарсис сравнивал законы с паутиной, которая держит слабых, но которую сильные разрывают. Действительно, я никогда не читал, никогда не видел, никогда не слышал, чтобы какое-либо правительство, какой-нибудь царь, кто-нибудь из высших правителей ваших повиновался законам и чтобы они были созданы для него. Мы постоянно видим, как в государствах люди приходят к высшей власти при помощи силы и как царства управляются не законами, а насилием и крепкой рукой, что противоположно законам… Правители эти презирают и попирают законы, оставляя их слабым, наемным рабочим, беднякам, неграмотным, людям без достатка, которые управляются ими скорее силой и страхом, чем законами…» «Ведь все славное и заслуживающее памяти человечества, — заключает Никколо, — происходит от беззакония, от нарушения законов и презрения к ним»