Итальянское Возрождение - [247]
Мы привели столь значительную выдержку из трактата Поджо потому, что она исключительно интересна и симптоматична. Автор подходит к проблемам юриспруденции и истории не с позиций богослова, как подошел бы средневековый схоласт, и даже не с позиций антикизирующего моралиста, на которых стояли ранние гуманисты, а пытается применить классовый анализ, вдумчиво и самостоятельно подходя к проблемам построения и функционирования современного ему государства и общества. Он не слишком симпатизирует простому народу, но трезво оценивает его бесправное положение и тяжелую судьбу.
Третий диалог[401] трактата посвящен вопросам совсем другого характера — филологическим. Данте в своем трактате «О народной речи» (см. т. I, гл. II, § 3) ставил проблему о происхождении итальянского языка, который он считал народным диалектом, существовавшим уже в античности. Поджо решает вопрос иначе — в Древнем Риме, полагает он, народ говорил на латинском языке, который постепенно в ходе исторического развития превратился в итальянский. Это разделяемое современной филологией утверждение Поджо подтверждает ссылками на разговоры с представителями различных кругов простого народа Рима: рыбаков, ткачих, крестьян. Интерес к бедному, простому люду, явствующий из этих разговоров, чрезвычайно характерен для идеологических симпатий Поджо и проявляется здесь не меньше, чем в предыдущем диалоге о праве.
Этот же интерес проявляется и в другом, наиболее известном произведении Поджо «Фацеции», написанном на классической, гуманистической латыни, но по своему характеру и содержанию выходящем за рамки обычной гуманистической литературы. Это сборник небольших анекдотов — новелл, сюжеты которых очень близки к новеллам предыдущего столетия — от литературно отточенных рассказов Боккаччо до простых и непритязательных зарисовок Саккетти (см. т. I, гл. III, § 3). Над сборником Поджо работал долго — первое упоминание о нем в письмах автора относится к 1438 г., когда в него входило несколько десятков новелл, закончен же он был в 1451 г. и состоял из 273 новелл, с литературно оформленным предисловием и заключением[402].
Сам автор во вступительных замечаниях последней редакции отмечает, что основную ценность сборника составляет не его содержание, а литературная форма, в рамках которой простые, будничные сюжеты, случаи из повседневной жизни передаются в сжатом, почти афористическом виде и притом (и это основное) не на народном итальянском языке, которым пользовались все предшествовавшие новеллисты, а на чистой классической латыни. Доказательством полного овладения последней должно было служить то, что автор применил ее здесь не для рассказа о высоких материях, исторических и философских, а о низменных, ежедневных случаях и приключениях, нередко не очень пристойных и благородных. Перед читателями представали анекдоты, известные ему с детства, связанные с современными событиями и персонажами, но облаченные в тогу элегантной и гибкой латыни. Гуманизм, новая идеологическая система, в течение века завоевывавшая одну позицию за другой, переходившая от одной области жизни к другой, в «Фацециях» одержала одну из своих крупнейших побед, вторгшись в область обыденной жизни.
Сборник оформлен как запись рассказов о забавных случаях, острых словцах, которыми делились друг с другом папские секретари-гуманисты, собиравшиеся после работы в небольшой комнатке, прозванной ими «вральней» (buggiale). Но эту инсценировку вряд ли следует принимать всерьез, Так же как инсценировки выше разобранных трактатов-диалогов. Весьма вероятно, что секретари-гуманисты действительно собирались во «вральне» и рассказывали друг другу всякие сплетни и анекдоты, но маловероятно, чтобы эти рассказы касались тех общеизвестных, ходячих сюжетов, которым посвящена большая часть «Фацеций». Инсценировка, примененная Поджо, является скорее всего литературной формой, использованной для того, чтобы придать сборнику вид произведения более реалистического, приблизить его к современной жизни.
В анекдотах «Фацеций», несмотря на традиционность их сюжетов, нередко проявляются и демократические симпатии автора, его интерес и внимание к маленьким, бедным людям, не теряющим в своей тяжелой судьбе ни присутствия духа, ни остроумия.
Характерна, например, такая фацеция: «Миначо проиграл в кости свои деньги (а он был беден), а затем и свою одежду и стоял, плача, у дверей таверны, в которой играл. Один из его друзей, увидев его горюющим и плачущим, спросил у него, что с ним. — "Ничего!" "Почему же ты плачешь, если у тебя ничего нет?" — "Именно потому, что ничего не имею". Один думал, что нет оснований плакать, другой же плакал потому, что у него ничего не оставалось»[403].
Или такая: «Некий богач, закутанный в теплые одежды, зимою шел в Болонью. В горах он встретил крестьянина, на котором был один-единственный плащ, да и тот очень подержанный. Богач удивился, как в такой холод — ибо был ветер и шел снег — человек может не зябнуть. Он спросил у крестьянина, неужели ему не холодно. "Нисколько", — отвечал тот с веселым лицом. Богач, удивленный, воскликнул: "Как! Я дрожу в мехах, а ты — почти голый и не чувствуешь холода?" — "И ты бы не мерз, — отвечал крестьянин, — если бы на тебе была надета, как на мне сейчас, вся одежда, какая у тебя есть"»
