История жизни, история души. Том 2 - [149]

Мамин памятник, изготовляемый в Казани, испортили, потеряли бондаренковский эскиз¹, хороший - (я Вам посылала его во время оно) — разместили надпись как попало по всей поверхности камня, не оставив места для рельефа (профиля из бронзы). Виноватых нет — одни уволились, другие не знали, третьи прозевали; вероятно, плох, убог и шрифт; деньги израсходовали, новых никто не даст, как и нового камня. Теперь будут перевозить и устанавливать это убожество в Елабуге и, вероятно, поторопятся, чтобы никто не взгрел. Но никто и не взгреет — никому и дела нет. Домик, в котором мама умерла, хозяева продают на снос².

Вот и остаётся — для памяти — синий том «Библ<иотеки> поэта». В Ленинской библиотеке молодежь переписывает его от руки - от корки до корки.

<...> Обнимаю вас обоих; будьте здоровы и несогбенны.

Ваша АЭ

¹ Речь идет об эскизе, сделанном известным скульптором Павлом Ивановичем Бондаренко.

² Общественность Татарии отстояла дом и добилась установки на нем мемориальной доски.

В.Н. Орлову

2 мая 1970

Милый Владимир Николаевич, рада была Вашему письму - вернее, самому факту его, ибо радостного в послании Вашем не более, чем мёда в бочке дегтя. Такие времена. Такая трудная была зима, такая трудная идёт весна. И, как всегда, пути господни неисповедимы, а человеческие — тем более. Собственно говоря, схема происходящего настолько проста, что в простоту эту, эту элементарность, трудно поверить в наш электронный, полупроводниковый, реактивный и прочий век. Мать-История не просто даёт уроки нам, детям своим, но повторяет их без конца, дабы мы хорошо усвоили, а мы всё забываем, что повторение — мать учения, и всё ждем абсолютно нового, ветер же всё возвращается на круги свои¹. Но — время движется, и дети растут, и забрасывают меня письмами и вопросами о творчестве М<арины> Ц<ветаевой>, о котором пишут они свои, пока что немудрящие дипломные работы, и количество переходит в качество, и бытие определяет сознание, и зерна духа пробивают толщу материи...

<...> Вы правы; лучше быть «почётно» выгнанным, чем примеряться и применяться к кувалде, Бог с ней совсем. Передохните малость - всё равно к Вам же придут с хлебом-солью; не впервой².

Всего, всего вам обоим самого доброго — главное же — отдыха, воздуха, простора, покоя. Всё обойдётся, всё образумится!

Ваш АЭ

' Л.К. Чуковская так пишет в открытом письме «Не казнь, но мысль. Но слово (К 15-летию со дня смерти Сталина)» о наступившей в стране реакции: «В наши дни один за другим следуют судебные процессы... - открыто, прикрыто и полуприкрыто - судят слово... <...> За молодыми плечами нынешних подсудимых, нам, старшим, видятся вереницы теней. За строчками рукописи, достойной печати и не идущей в печать, нам мерещатся лица писателей, не доживших до превращения своих рукописей в книги. А за сегодняшними газетными статьями - те, вчерашние, улюлюкающие вестники казней» (Чуковская Л. Процесс исключения. М., 1990. С. 332, 337).

² После ряда приказов по издательству «Советский писатель» с выговорами «за идейную незрелость» и неумение учесть «все особенности современной идеологической борьбы» В.Н. Орлов в мае подал заявление об уходе «по собственному желанию». 21 июля 1970 г. постановлением Секретариата СП СССР он был освобожден от обязанностей главного редактора «Библиотеки поэта» и заместителя главного редактора издательства «Советский писатель».

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

11 мая 1970

Дорогие Лиленька и Зинуша, добрались мы до Тарусы вполне благополучно — это была компенсация за все предотъездные треволнения. Шофер приехал за нами не только без опоздания, но даже на полчаса раньше, вещи погрузили с чувством, с толком, с расстановкой, ехали по прохладной погоде, без дождя, кошка в корзине выла не всю дорогу, а только часть её, и т. д. Каждый год ездим всё одним и тем же путем и видим со сжатием сердца неуклонное и равнодушное наступление Москвы на близлежащие деревни. Особенно жаль Чертанова, это была прелестная деревня с игрушечными, нарядными домиками, сказочно разукрашенными резьбой, чердачные окошки с балкончиками, и ни один дом, ни один балкон не похож на соседний; в садах — круглые яблони и кудрявые вишни, в палисадниках — сирень и рябина; проезжаешь - как будто бы книгу сказок перелистываешь, кашу русских сказок, русского волшебства... Нынче вместо всего этого — горы развороченной глины, груды мусора, несколько уцелевших избушек, дни которых сочтены, и со всех сторон ряды одинаковых, до страха и ужаса одинаковых корпусов, многоэтажных, но от одинаковости теряющих иллюзию высоты, многооконных, но абсолютно, из-за стандарта, слепых; в старых же домиках что ни окошко, то глазок, именно на Божий мир глазок...

В окрестностях Оки и её притоков — следы большого нынешнего наводнения, кое-где на полях ещё стоят целые озёра воды, и сама земля ещё — жидкая грязь, пахать нельзя. Цветёт черёмуха, кое-где зацветают вишни, яблони ещё придерживают цвет, не верят маю.

<...> В садике всё зелено, расцвели первые, ранние тюльпаны и нарциссы, ещё немного их; цветут вовсю прошлогодние анютки. На сирени кисточки цветов ещё крохотные, каждый будущий цветок с гречневую крупинку. Соловьи поют и за рекой, и вблизи, и вообще — птичьи голоса, включая куриные и петушиные. Погода переменчивая, прохладная, солнце выглядывает иногда. Температура моя постепенно понижается, скоро, надеюсь, дойдёт до нормы. От переезда, возни и волнений устала, но воздух помогает... Очень, очень жду открытки от вас и о вас. <...> Крепко обнимаем! Надеюсь, что письмо дойдёт и ответ будет.