История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - [47]

– С удовольствием; но если вы едете в Лондон вместе с ней, с кем я вернусь в Париж?

– Один, – заявила м-м д’Юрфэ, – в сопровождении почтальона.

– Верхом. Ах! Как это здорово!

– Но вы будете проезжать не более восьми-десяти постов в день, так как вам не следует рисковать жизнью во время езды ночью.

– Я оденусь курьером.

– Да, я закажу вам прекрасную куртку, замшевые штаны и дам вам замечательную подорожную грамоту, с гербами Франции.

– Меня примут за правительственного курьера, и я скажу, что я еду из Лондона.

Я сделал вид, что не соглашаюсь, говоря, что лошадь может засбоить и он свернет себе шею. Упорствуя в своем сопротивлении, я уверился, что он поедет, так как м-м д’Юрфэ, сделав свое предложение, становилась, естественно, той, к кому он должен был обращаться, чтобы обрести благодарность. Я заставил себя уговаривать в течение трех дней, прежде чем согласился, при условии, что он не будет ехать верхом, пока едет со мной… Уверенный, что вернется в Париж, он решил не брать с собой более двух-трех рубах; но я, уверенный также, что, когда я привезу его в Аббевиль, он больше от меня не сбежит, я отправил чемодан со всеми его пожитками в Кале, где мы его получим по прибытии. В ожидании, м-м д’Юрфэ заказала ему все одеяние курьера, включая ботфорты, которые были ему необходимы для защиты ног в случае падения. Так это дело, которое казалось трудным, было легко решено благодаря случаю.

Я провел послеобеденное время у банкиров Туртона и Бауэра, чтобы распределить мои деньги в Лондоне между несколькими банкирами, к которым меня адресовали, согласно моему желанию, с отдельными рекомендациями. Я хотел сделать несколько знакомств.

Выходя с площали Виктуар, я подумал о Ла Кортичелли, и, движимый любопытством, направился к ней. Она жила в меблированных комнатах на улице Гренель в Сен-Оноре. Она была весьма удивлена при виде меня. После долгого молчания, видя, что я ничего не говорю, она заплакала, затем сказала:

– Я бы не стала несчастна, если бы никогда не знала тебя.

– Ты была бы несчастна, но на другой манер, потому что твои несчастья происходят из твоего дурного поведения. Но каковы твои несчасья?

– Не имея возможности более оставаться в Турине, после того, как ты меня опозорил…

– Если ты будешь продолжать в том же стиле, я уйду, потому что пришел сюда не для того, чтобы оправдываться, а, скорее, для того, чтобы услышать голос твоего раскаяния.

– Ну, я и раскаиваюсь, но, тем не менее…

– Прощай.

– Ладно, я расскажу, и не буду говорить, что я думаю. Садись. Я убежала из Турина вместе с Дроги; это был фигурант, я не знаю, знаешь ли ты его; он приехал к Пасьенс; он меня любил; я допустила, чтобы он сделал мне ребенка. По твоем приезде в Турин, я была беременна. Дроги был вынужден принять решение, не имея денег и не желая, чтобы кто-то об этом узнал; я отдала моему любовнику для продажи одни из моих часов и кольцо, и мы уехали. Мы прибыли сюда, но оставались здесь только неделю. Мы встретили на променаде в Пале-Рояль Сантини, который направлялся в Лондон вместе с д’Обервалем, чтобы танцевать в Опере Хаймаркет; ему нужна была пара; он сделал нам выгодное предложение, не зная, чего мы стоим, и мы поехали. В Лондоне нас не захотели, и если бы мы собрались судиться, мы бы проиграли, потому что видно было, что я беременна, а про Сантини было известно, что он картежник, который не может сделать ни одного па. Я отдала ему для продажи все украшения, что у меня были, и мы вернулись сюда. За два месяца, что мы были в Лондоне, мы задолжали двадцать гиней, живя как нищие, и эти варвары даже не удосужились дать мне хотя бы один сбор.

У Сантини был в Версале родственник, дворцовый слуга, и он рассказал ему о затруднении, в котором мы находимся, с тем, чтобы устроить мне роды с какими-то удобствами, и он сдал нам помещение; мы согласились, и я направилась рожать в Версаль; родился мертвый младенец, и я сама оказалась на краю могилы. Я вернулась сюда, имея только одно платье. Коллальто, «Панталоне», увидел меня, влюбился, стал обо мне заботиться, и однажды, разозлившись на Сантини, который хотел вести себя как хозяин, побил его и прогнал. Он был прав, потому что тот должен был его уважать. Сантини ушел, не знаю, куда, и Коллалто добился, чтобы меня приняли в Итальянскую Комедию, и оставил меня. У меня сменились за небольшое время пять или шесть содержателей, один за другим, которые все меня покинули по странным соображениям, потому что, в конце концов, я не была их женой. Сам Коллальто меня покинул, разозленный тем, что счел себя заболевшим той же болезнью, что была у меня. Он должен был бы меня простить и предоставить мне лекарства, но мужчины все такие же, как ты, безжалостные. Я снова продала все, что у меня было, и подписала заемное письмо на четыреста франков, срок которого истек, и, поскольку у меня не имелось возможности платить, оно было опротестовано, и явились наложить арест на мою мебель, потому что решили, что она мне принадлежит. Арест длился только двадцать четыре часа, потому что владелец был оповещен и заставил уважать свои права; однако он пообещал ее забрать, если я не оплачу ему авансом за один месяц, как я обычно делаю. У меня нет ни су, и, плюс ко всему, меня уволили из Итальянской Комедии. Через неделю меня здесь больше не будет. Я не могу рассчитывать на нового любовника, так как все знают, что я больна; я во власти своден-потрошительниц, что бродят ночью по улице Сен-Оноре. Вот верная картина того состояния, в котором ты меня застал.