История - [10]

36. Между тем преторианцы, остававшиеся в лагере перестали колебаться; неистовый пыл овладел ими, им показалось мало того, что они пронесли Отона на плечах через весь город и защищали его своими телами: они подняли его на возвышение, на котором среди боевых значков еще недавно стояла золоченая статуя Гальбы, и окружили вымпелами своих отрядов. Ни трибунов, ни центурионов не подпускали к этому месту: солдаты говорили, что командиров надо опасаться в первую голову. Над лагерем стоял гул, и в нем сливались голоса, шум и крики, которыми солдаты подбадривали друг друга. Когда так шумит толпа, состоящая из граждан и черни[115], ее крики не выражают ничего, кроме слабости и раболепия. Здесь было иное: едва завидев кого-нибудь из подходивших солдат, преторианцы хватали их за руки, обнимали, ставили в свои ряды, заставляли повторять слова присяги, расхваливали их императору или императора им. Отон простирал к толпе руки, склонялся перед ней в почтительном поклоне, посылал воздушные поцелуи и, стремясь стать владыкой, вел себя как раб. Когда присягу принес легион морской пехоты в полном составе, он счел, что располагает достаточными силами, и решил воодушевить сразу всю массу солдат, вместо того чтобы и дальше обращаться к каждому поодиночке. Поднявшись на лагерный вал, он начал так.

37. «Я все еще не могу сказать, друзья и товарищи, кем мне себя считать. Я не решаюсь назвать себя ни частным человеком, раз вы провозгласили меня принцепсом, ни принцепсом, раз государством правит другой. И кем считать вас, тоже будет неизвестно, пока не определится, кто находится в вашем лагере, — враг римского народа или его император. Разве вы не слышите, как гальбанцы требуют одновременно наказания для меня и казни для вас? Ясно, как день, что и погибнуть, и спастись мы можем только вместе. Милосердие Гальбы нам знакомо; человек, убивший безо всякой причины столько тысяч ни в чем не повинных солдат, наверное, уже поклялся, что покарает меня и уничтожит вас. Ужас охватывает, едва вспомню, как он по трупам въезжал в Рим; то была единственная, одержанная Гальбой победа — убийство на глазах всего города каждого десятого из солдат, поверивших в нового императора и по их же просьбе принятых под его покровительство. Так ознаменовав свое вступление в город, чем он прославил свое дальнейшее правление? Убийством Обультрония Сабина и Корнелия Марцелла в Испании? Бетуя Цилона в Галлии[116]? Фонтея Капитона в Германии? Клодия Макра в Африке? Цингония — на дороге в Рим, Турпилиана — в самом Риме, Нимфидия — в преторианском лагере? Где та провинция, где тот воинский лагерь, которые не были бы залиты кровью и обесчещены или, выражаясь его словами, «наставлены на правильный путь»? Ибо то, что для других преступление, по его мнению — целебное средство; исполненный лицемерия, он называет жестокость строгостью, скупость бережливостью, муки и оскорбления, которым вас подвергают, — дисциплиной. Со смерти Нерона прошло семь месяцев, а награбленное Икелом уже превосходит все, о чем поликлиты[117], ватинии[118] и тигеллины лишь смели мечтать. Если бы Тит Виний правил один, он не был бы так жаден и не вел бы себя так распущенно; теперь же он помыкает нами, словно подданными, и презирает, словно чужеземцев. Одного его состояния хватило бы на те денежные подарки, которых вам ни разу не дали и которыми вас каждый день попрекают.

38. «Не приходится надеяться и на преемника императора. Гальба вызвал из ссылки человека, которого считал равным себе по озлобленности и скупости. Вы сами видели, друзья, какую непогоду наслали на нас боги, недовольные этим выбором. То же недовольство владеет сенатом и римским народом. Ваша доблесть — их единственная надежда; опираясь на нее, честные люди ощущают свою силу, лишенный вашей поддержки, даже самый выдающийся человек не может ничего сделать. Я веду вас не в бой, не на опасности — все солдаты, владеющие оружием, с нами. Облаченные в тоги бойцы единственной когорты, составляющей парадный конвой Гальбы, не столько охраняют его, сколько держат под стражей. Едва они завидят вас, едва получат от меня пароль, как станут бороться друг с другом за мое расположение, — никакой другой битвы и не будет. Медлить в задуманном нами деле нельзя, надо победить, и лишь тогда мы сможем собой гордиться». Окончив речь, Отон велит открыть арсенал. В мгновение ока, не соблюдая порядка и строя, солдаты разбирают оружие; все смешалось: преторианец хватает вооружение легионера, легионер — преторианца, мелькают щиты и шлемы солдат из вспомогательных войск, не слышно приказов ни центурионов, ни трибунов. Каждый — сам себе командир, каждый сам себя подгоняет, и скорбь честных людей больше всего раззадоривает негодяев.

39. Уже Пизон, напуганный нарастающим грохотом восстания и доносившимися к нему со всех сторон криками, вернулся к Гальбе, который успел тем временем выйти из дворца и приближался к Форуму; уже принес неутешительные вести императору Марий Цельз, а окружавшие Гальбу все еще не могли решить, что делать: одни советовали вернуться на Палатин, другие — попытаться захватить Капитолий