История ромеев, 1204–1359 - [68]

; все, что ни сделают они, оканчивается несчастным образом и совершенно вопреки их желаниям; сам Бог свыше дает такое определение. Между тем люди, прежде бедствовавшие, темные, полупомешанные, питомцы Фурий, начинают благоденствовать; глупцы берут верх над мудрецами; негодяи и рабы получают власть над людьми честными и благородными. Тогда легко заметить, что и демагоги, и правители городов, и отцы семейств, и торговые старосты, и судьи, и даже руководители в жизни монашеской, — все как бы по заказу служат бесстыдству и бесчинию и не могут или не хотят сделать ничего порядочного. Справедливость наших слов подтвердит то, что мы сейчас же намерены рассказать. Нападения турков становились чаще и чаще, вследствие чего положение римского государства становилось все хуже и хуже. Все орудия обороны, и свои, и получаемые царем со стороны, по воле Божьей, оказывались совершенно ничтожны. Тогда царь пошел другим путем, — правду сказать, — скользким, но, по тогдашнему трудному и тяжелому времени, не очень не соответствовавшим цели. Он нашел нужным увеличить ежегодные поборы с своих подданных, чтобы одну часть ежегодно употреблять на разные нужды, а другую тратить на врагов-соседей и на нее покупать мир с ними. В этом случае, впрочем, он поступил точно так, как если бы кто, желая подружиться с волками, перерезал себе во многих местах жилы и дозволил волкам пить его кровь и насыщаться. Друг перед другом стали являться охотники поступить в сборщики податей, причем каждый обещал доставлять доходов больше другого. Отсюда, конечно, величие государства римского с каждым днем стало упадать; зато в короткое время ежегодные доходы так возросли, что сборщики их отправляли деньги миллионами в царскую казну. На эти деньги старик-царь имел намерение постоянно содержать двадцать триир против морских и приморских врагов, постоянного сухопутного войска в Вифинии тысячу всадников, да еще во Фракии и Македонии две тысячи. Остальную сумму намерен был издерживать на прием тех или других послов, на ежегодные дани соседним народам и на другие бесчисленные нужды государства. Но это неугодно было Богу по причинам, Ему одному известным, — и внезапно все в государстве расстроилось от смут, точно марка перевернулась. Нельзя однако же не удивляться несказанной попечительности назирающего за всем Бога. За долговременную греховную жизнь нам следовало бы поплатиться бесчисленными и притом одновременными бедствиями. Но он послал их нам с снисхождением и человеколюбием. Он предал нас в руки не иноземных и иноплеменных врагов — варваров, но в руки единоплеменников, людей, связанных одними и теми же выгодами, знакомых друг другу и более милосердных, чем те, чрез которых нам следовало бы принять наказание. Из числа последних, со всех сторон стремившихся погубить нас, он многих поразил смертью, — чтобы они, напав на нас, изнуренных междоусобной войной и совершенно подобных надломленной трости, не повергли нас всех до одного в бездну погибели. В это время умер король Сербии[223]. Умер и правитель болгар, Святослав. Деспот Этолии и Акарнании был убит своим племянником по сестре, графом Кефалонии[224]. Умер также и последний наследник фессалийского престола из дома Ангелов. Но возвращаюсь назад. — Еще до солнечного восхода старик-царь узнал о побеге своего внука и в тот же день созвал находившихся в Византии архиереев (патриарх умер накануне побега). Он приказал им подвергнуть внука письменной анафеме, как изменника, равно и тех, которые ушли вместе с ним, как и тех, которые вздумали бы бежать или принять его сторону. Это очень легко было исполнено собором архиереев. Святое Евангелие носили всюду — по царским палатам, по дорогам, по площадям, и пред ним приводили народ к присяге в том, что он не будет содействовать младшему Андронику ни в мысли, ни в словах, ни на деле и еще крепче будет держаться старика-царя. Вот что делалось в это время в стенах царствующего города. Между тем сторонники молодого царя Андроника, провозгласив свободу от налогов фракийским селам и городам, немедленно приобрели себе там людей, готовых на все, что угодно. Все фракиане до самого Христополя тотчас вооружились за молодого царя с полною готовностью устремиться против старика. Первым делом — они стали смело бить объезжавших Фракию сборщиков податей, отнимать у них царские деньги и, нисколько не стесняясь, делить между собой. Не прошло и недели, как из Орестиады поднялось многое множество конницы и пехоты, стрелков и пращников, и отправилось к столице в уверенности тотчас же взять ее (так как она была возмущена и взволнована разногласием народа) и в надежде на поживу, какую доставляют бессовестным людям такие смуты. Всем движением заправлял Сиргианн. После четырехдневного пути они достигли Селимврии[225], и расположились лагерем в виду этого города. Они намеревались уже идти далее. Тогда старик-царь, понимая, что городская чернь не останется в покое, а взбунтуется, если увидит перед городскими воротами войско, предупреждает появление войска посольством к нему. В главе посольства находился епископ филадельфийский Феолипт, муж не только украшенный всевозможными добродетелями и внушавший каждому, кто встречался с ним, полное уважение к себе, но и отличавшийся редкою рассудительностью. Была послана и мать Сиргианна. Надеялись, что она скорее всех тронет сына и убедит его не подходить к стенам столицы, что грозило византийцам междоусобием и вместе гибелью всему их богатству, домам, мужчинам, женщинам, правителям, управляемым и что должно было пасть на совесть виновного таким тяжким укором, от которого он не освободился бы целую жизнь. Убеждения матери, думали, вынудят у него согласие отступить дальше и, уже отступив, вести переговоры. И действительно, пристыженный присутствием филадельфийского епископа, в то же время тронутый мольбами матери, он возвращается к царю, находившемуся тогда около Орестиады, сюда отправляются и послы от старика-царя, отсюда же получаются и необходимые ответы на те или другие вопросы. Наконец оба царя сошлись на том, чтобы молодой самодержавно управлял Фракией, начиная от Христополя до взморья около Регия и до предместий Константинополя, и вместе получил те земли в Македонии, которыми он решил пожаловать своих приверженцев. Земли эти были велики и каждому должны были приносить годового дохода многие тысячи. За стариком остались Константинополь и македонские села и города, находившиеся по сю сторону Христополя. За ним также осталось преимущество — принимать послов от окрестных народов и давать им необходимые ответы. Это — потому, что такие хлопоты были не по душе молодому царю. Он расположен был больше к жизни праздной, к охоте и тому подобным занятиям, поэтому те дела казались ему несносным бременем и ни к чему не ведущим изнурением. Условия охотно были приняты молодым царем, но не очень охотно стариком. Даже, сказать правду, он был совершенно против них и хотел выдержать себя против такого неожиданного поворота дел, но, не имея к тому средств, уступил и исполнил волю своего внука, как бы волю, изреченную с дельфийского треножника.