История ромеев, 1204–1359 - [67]

. Обстоятельнее об этом скажем ниже. Будучи так одолжен этим человеком, и я старался по возможности отблагодарить его. Я, впрочем, часто ходил к нему не ради разумной только его беседы, но и для того, чтобы оказать ему какую-нибудь приятную услугу. Я учил его сына и дочь, о которой мы сказали, причем, объяснял им загадочные и трудные места, встречающиеся в книгах как светского, так и духовного содержания, и ночь этих мест обращал в день. Его дочь была и даровита, и любознательна; первым качеством она обязана была природе, а последним своей доброй воле. Услышав о тех обстоятельствах, я оцепенел от испуга, однако ж рассудил, что не следует молчать. Пришел к нему запросто и начал говорить: «Неудивительно было бы в трудных обстоятельствах падать духом кому-нибудь другому, кто не привык в жизни утверждаться на философских основаниях. Но я не могу похвалить тебя, — дивный ты человек, за то, что ты дозволяешь себе то же, что и другие, — тебя, которому следовало бы при таких обстоятельствах быть непоколебимой башней и образцом для других по твердости духа. Если философу следует быть мужественным даже и тогда, когда несчастье на виду и уже над головою; то что сказать, когда его еще нет и когда оно только предполагается в темном будущем! Многое зависит от воли Божьей[220]; чего ожидают, то не исполняется, и чего никто не ждал, то Бог совершает. Предсказания будущего в сновидениях и других бесчисленных видах, как мы знаем, заключают в себе много темноты и под своей обоюдностью, точно под покровом, скрывают свое значение, чем многих уже сбили с истинного пути и ввели в заблуждение. Одни сверх ожидания достигали счастливого окончания дел, другие — напротив. Ты знаешь, между прочим, что когда Александр Македонский выступал против Тира, ворон, пролетая случайно, уронил кость и попал ею Александру в голову. Птицегадатели и предвещатели приняли это за дурное предзнаменование и советовали Александру оставить поход. Но он пошел, принял на себя труд осады и взял город. Греки некогда, при нашествии персов, думали, что их корабли пойдут ко дну при Саламине, где им грозила конечная гибель, но, сверх всякого чаянья, они одолели противников и рассказами о своих трофеях наполнили целые книги. Крез Лидиец рассчитывал, перешедши реку Галис, разрушить великое царство Кира, но потерял и свое. Карфагенянин Аннибал некогда выжег всю Италию, не удалось только разрушить самый Рим пред глазами римлян; между тем, сверх всякого ожидания, они сделались владыками вселенной. Август, второй после Кесаря властитель Рима, совершенно отчаивался, когда Антоний и Клеопатра с большим войском, морским и сухопутным, шли на него; но, сверх чаянья, и победил врагов, и получил их владенья, т. е. Ливию и Азию. Да и к чему исследовать судьбы божественного Промысла? Управляя нашими делами, Он обыкновенно приводит их к известному концу без нашего ведома: то согласно с нашими надеждами, то вопреки им, то так, то иначе. Это походит на то, как если бы кто, вышедши из Пирея, думал переплыть Эгейское море, между тем силою северных ветров, сверх ожидания, был бы отнесен к Криту и Сардинии. Такого непостоянства полны и суша и море. Может быть, и ты, ожидая нерадостных событий, дождешься отрадных и с печального посева соберешь веселый урожай. Необходимо уравновешивать ожидания, не давая перевеса одним пред другими, неприятным пред приятными. Наконец, следует взять в расчет и то, что, как думает мудрый Эврипид[221], «одна и та же речь производит не одно и то же действие, произносит ли ее человек неизвестный или знаменитый». Все другие, что бы ни говорили, встревожат одного, много — двух. А ты, поверенный тайн царя и первый из астрономов, легко можешь повергнуть всех в глубокое отчаянье. Поэтому если не для себя, то для всех других будь веселей и в душе, и на словах. Возьми пример с тех мужественных кормчих, которые, несмотря на видимую и явную опасность, отнюдь не показывают унылого лица. Зная, что все пловцы возлагают на них надежду спасения, они успокаивают последних веселыми словами, утешают и ободряют, в то время как море бушует, волны поднимаются горами, дождь льет как из ведра и каждая минута грозит гибелью». Этими словами я пристыдил этого человека, так что, оставив, сколько мог, свою печаль, он по-прежнему стал являться в общество с лицом приятным, веселым и приветливым.

6. На шестой неделе св. четыредесятницы царь, призвав патриарха Герасима и архиереев, какие случились тогда, хотел при всех обличить внука и сделать ему внушение, чтобы он оставил думать о побеге. Он, думал царь, смирится и почувствует стыд в присутствии стольких свидетелей; в противном же случае будет наказан, и наказание будет явно справедливое. Внук Андроник пошел к деду, имея при себе несколько человек, скрывавших оружие под одеждой и имевших кинжалы, да и сам не был вовсе безоружен. Они согласились между собою, что если царь-дед обратится к нему с отеческими и кроткими внушениями, то они отнюдь не дозволят себе какой-либо грубости или дерзости, но останутся совершенно спокойны. Если же тот придет в гнев и станет грозить наказанием, то тотчас бросятся на него, убьют его на царском троне и сделают самодержцем одного Андроника младшего. Итак, внук, вошедши, сел подле деда-царя на обыкновенном своем троне, а своих сообщников оставил у дворца. Увещания и внушения показались ему отеческими, проникнутыми искренним желанием ему добра. И никакого беспорядка не произошло; собрание было распущено и разошлось с миром, а цари дали друг другу клятвы: дед поклялся, что не сделает наследником своего самодержавия никого, кроме своего внука, царя Андроника; а внук, — что никогда ничего не будет ни замышлять, ни дозволять себе ни против власти деда-царя, ни против его жизни. Когда Андроник младший вышел, то его сообщники, с которыми он был связан клятвою, обступив его, начали с криком выговаривать ему и обвинять его в нарушении данных им страшнейших клятв и в том, что он явно их выдал. «Может ли, — говорили они, — несправедливость быть больше? Ты чрез нас сделался страшен, непобедим и легко устроил все по своему желанию, а нас оставил под ножом и на краю погибели». Тронутый и пристыженный этими и подобными упреками и словами, царь позвал к себе великого логофета и, когда тот пришел, просил его, чтобы он уговорил деда-царя дать клятвенное обещание безопасности упомянутым сообщникам внука. Но логофет не дал и договорить ему и сказал: «И ты не дивишься, не воссылаешь Богу благодарений, не ценишь, что, сверх всякого чаянья, ускользнул из самых челюстей ада и спасся? Или не знаешь, что ты обязан мне и моим детям благодарностью по гроб, потому что решение, составленное против тебя, пред самым его выполнением, разрушил я, и только по моей милости ты теперь видишь это солнце? А ты, упуская это из виду, становишься ходатаем за этих потерянных людей. Бог с тобой! Не сообщайся с ними. Станут ли они соблюдать данные тебе клятвы, когда, не видя никакой опасности себе, не затруднились изменить твоему деду-царю и не побоялись ни молний небесных, ни срама людского»? Выслушав такие неожиданные речи, царь долго молчал, потом сказал: «Ступай»! — и снова принялся за прежние свои намеренья и затеи. Настала великая и святая седмица, в течение которой мы празднуем спасительные страдания Христовы; царь опять увидел, что внук ведет себя несогласно с его внушениями, не показывает постоянства в своих действиях и ровности в своем характере и остается все таким же легкомысленным, как и был. Это его огорчило и повергло в глубокую скорбь, так что раза два-три, не будучи в силах скрывать переполнившей его душу скорби и впадая как бы в забытье, говорил присутствующим: «В наше время нет больше уважения ни к царской власти, ни к святой Церкви». Тот между тем с своими сообщниками горячо принялся за выполнение своей мысли — бежать; разъезжал туда и сюда и готовил все, что было нужно. Старик, не зная его затей, скучал и в недоумении впадал в раздумье. Впрочем, по некоторым признакам и по некоторым подозрительным действиям внука он догадывался и сам о том, что делалось. Поэтому решился схватить его, и о своем намерении сообщил по секрету патриарху Герасиму. Патриарх бросился к царю, Андронику младшему, и выдал тайну. Последний теперь уже окончательно решил бежать. Настал день Светлого Христова Воскресения, а у него было решено вечером этого дня привести свое намерение к концу. По обыкновению он потребовал и получил ключи от ворот, ведущих в Гиролимну; так он всегда делывал, собираясь охотиться в утреннее время. Таким образом в самую полночь, когда все улеглись спать, он уходит со всеми своими сообщниками. Сев на лошадей, они на другой день приезжают к войскам Сиргианна и Кантакузина; последние находились при Адрианополе в готовности сделать торжественную встречу беглецу. Это было 20-го апреля 6829 (1321) года. — Но стоит заметить, что в делах человеческих ничего не бывает без божественного Промысла, а все совершается по Его неисповедимым судьбам; хотя мы и остаемся в неведении и придумываем событиям объяснения недостойные Промысла и не соответствующие действительности. Желая наказать кого-нибудь в искупление старых или новых грехов, Господь, подобно сведущему врачу, употребляет против трудно излечимых ран и сечение и прижигание. Плодоносная земля не получает благорастворенного воздуха; против людей восстают морские воды; начинают дуть буйные и противные их желаниям ветры; расходятся по дорогам моровые язвы. Подвергаются бедствиям люди, украсившие себя добродетелями и образованием и достигшие в своей жизни, выражусь так, дорийской гармонии