История ромеев, 1204–1359 - [4]
Спустя года два, под конец 1349 г., константинопольский патриарх Исидор умер. Кантакузин с своею супругою употребил все усилия, чтобы привлечь на свою сторону Григору, предлагали ему даже патриаршество. Но этим подали ему только повод увещевать их — переменить образ мыслей, предложенную же честь он отверг. Поэтому патриаршеский престол занял монах Афонской горы Каллист, человек неученый, ненавидевший акиндиниан. Наконец в 1351 г. Кантакузин, чтобы заставить акиндиниан молчать, положил созвать Собор[47], впрочем, не вселенский, как часто и незадолго пред тем обещал. Григора, услыхав об этом, явился к нему частным образом и всеми силами настаивал, чтобы он не предоставлял суда небольшому числу епископов, между которых была большая часть неученых. Но его длинная и суровая речь только еще более охладила к нему Кантакузина[48]. Видя опасность для Веры, Григора положил защищать ее и, чтобы самою внешностью более походить на защитника веры, принял монашество. Это сделано было без всякой церемонии при посредстве одного иеромонаха; принимая из его рук монашеское облачение, Григора обещал с тех пор навсегда отказаться от жизни придворной[49].
В назначенный день во дворец собрались все епископы, державшие сторону Паламы[50]. Туда же с своими сообщниками и учениками отправился и Григора. В числе державших его сторону особенно выдавались три архиерея: митрополиты ефесский и ганский, епископ тирский, в то же время и представитель антиохийского патриарха, и еще два умных человека — Дексий и Афанасий. Часу во 2-м дня Григора явился во дворец, но не был допущен ликторами во внутренние покои и принужден был остаться на дворе, пока обедали у императора державшие сторону Паламы. Когда же после обеда, отправившись в триклиний Алексея[51], те обсудили, что следовало делать, были впущены и акиндиниане. Все заседания, бывшие четыре раза в течение 15 дней, кончились вот чем[52]. Учение Паламы было утверждено. Варлааму и Акиндину провозглашена страшная анафема. У митрополитов ефесского и ганского силою отняты знаки их сана, исключая впрочем епископа тирского, который не присутствовал на последнем заседании. Ученики Григоры или были взяты под стражу, или же вынуждены отказаться от всякого общения с своим учителем. Григору впрочем пощадили; ему и некоторым другим дозволили отправиться домой. Соборное определение было обнародовано не вдруг, но спустя два месяца. Его подписали императоры — Иоанн Кантакузин и его зять Иоанн Палеолог, затем Каллист п. и другие епископы. Спустя немного Кантакузин во всем царском облачении вошел в алтарь и собственными руками возложил это определение на престол при одобрительных возгласах последователей Паламы и при их предсказаниях, что за эту заслугу Кантакузина Бог расширит пределы римской империи. Григора, как только услыхал об этом, сказал: «Когда увидите мерзость запустения на месте святом, тогда знайте, что приблизилось разрушение римской империи»[53]. За это и за другие вины на Григору, как и на других, было наложено молчание. Из них одни повиновались, другие, более смелые, заключены были в своих домах, чтобы ни с кем не могли говорить.
Но Никифор Григора и тогда не удержал ни своего языка, ни своего пера и в письмах к своим трапезундским и кипрским друзьям[54] обвинял византийскую Церковь в неправославии и увещевал их воздерживаться от нового учения. Он не затруднялся обвинять и государей. Вследствие этого он, заключенный в стенах своего дома в обители Хоры, поручен был строгому присмотру монахов. Монахи со всею точностью выполняли приказание держать его под стражей, забыв о благодеяниях этого старинного своего гостя и как бы второго ктитора обители после Федора Метохита. На это со всею горечью жалуется Григора в 2-й главе 22-й книги своей Истории. Между тем твердость Григоры подвергалась разного рода испытаниям. К нему обращались то с просьбами, то с угрозами. У него перебывали и сенаторы, и епископы, и сам патриарх, чтобы склонить его подписать новые определения, из которых, по их словам, были исключены двусмысленные и спорные выражения, но — безуспешно.
Наконец к нему был послан его старинный друг, знаменитый Кавасила, который, уступая Григоре в учености, превосходил его силою своего ума[55]. В товарищи ему был дан один из первых советников патриарха. Они подняли те же вопросы, но следствием длинного разговора их[56] с Григорой было то же, что было следствием и прежних рассуждений. Они удалились ни с чем, пригрозив Григоре, что его Слова на праздники Святых будут преданы огню, а сам он после смерти будет брошен за городскими стенами без погребения. С этого времени заточение Григоры в его собственном доме стало еще суровее.
Но бдительность стражи сумела обмануть любовь одного старинного верного друга Григоры, если только не выдумано им то, что он говорит об Агафангеле, сыне Каллистрата. Именно, в конце 1351 г. 8 декабря во время всенощного бдения на зачатие Пр. Богородицы, когда в храме монастыря Хоры собралось великое множество народа, сюда вместе с другими проник и Агафангел, бывший когда-то учеником Григоры. Около второй стражи ночи он был впущен Григорой в спальню чрез окно. С трудом узнанный, потому что целых десять лет не видал отечества, он передал Григоре вкоротке сперва то, что видел и слышал в отсутствие из отечества, а потом и то, что узнал по возвращении на родину и что в то же время касалось самого Григоры. Затем еще до рассвета удалился. Чрез пять месяцев после того, под конец весны
