История ромеев, 1204–1359 - [130]

Так вот и здесь, поскольку это промедление столь затянулось, Синадин попал под подозрение в сочувствии императору; попали под подозрение и все окружавшие его воины, и весь цвет Фессалоники, и толпа неукротимо устремилась на них, и много людей пало от меча единоплеменников в этом густонаселенном и многолюдном городе. И сам Синадин вместе со всеми своими единомышленниками, скорее всего, погиб бы, если бы не бежал, захватив одни из городских ворот, в находившуюся перед городом крепость, называемую местными жителями Гинекокастрон[443] и отстоящую от Фессалоники на двести стадий.

Это было где-то в начале лета. Тотчас же пришел в Фесса-лонику из Серр и Гим Армянский, приведя с собой большое войско, и как следует укрепил дух [обитателей] города, поникший было из-за угрожавших ему опасностей. При таком положении дел приплыла и стала на рейд у Фессалоники и военная флотилия из Византия под командованием Алексея Апокавка, состоявшая из более чем пятидесяти триер, несших на себе вооружения и военную силу, как будто это случайно так совпало, на счастье Фессалоники.

Однако и император, снявшись уже наконец с той стоянки, пришел к Гинекокастрону и соединился с Синадином и бежавшими вместе с ним фессалоникийскими воинами. Когда же они достаточно побеседовали между собой, то Синадин, усвоив наконец, что император привез с собой кое-какие серебряные и золотые сосуды, украшенные драгоценными камнями и жемчугом, и вовсе не привез денег, которые были необходимы для раздачи воинам и закупки провианта, дал обратный ход и тотчас переменил свое намерение, видя, что его войско впало в отчаяние от нехватки самого необходимого, и вместе с тем получая обещания денег и почестей в письмах, которые им тайно и часто посылал Апокавк. И вот, он выжидал удобного случая и момента, когда сможет легко схватить императора и связанным передать Апокавку. Настолько шатким и непостоянным было всегда его произволение.

2. Между тем настало время жатвы, и заговор Феодора Си-надина был раскрыт, а одновременно произошла смута во всем императорском лагере, подозрения всех против всех, грабежи и неописуемый беспорядок. Уже было объявлено и о наступлении армии Апокавка. И, пожалуй, император был тогда на волосок от погибели, если бы Бог, сверх всякого чаяния, не избавил его от явной опасности. Ибо, призвав Его из глубины души и вместе с тем велев себе мужаться, он приказал трубить сигнал к отступлению. И тотчас же воины собрались вокруг него, за исключением тех, которые, впав по немощи в такое смущение, обворовали одни других и безоружными разбежались кто-куда.

Когда же император увидел собравшейся вокруг себя большую и лучшую часть войска, то разделил ее на полки и фаланги и расставил на правый и левый фланг, растянув строй не столько в глубину, сколько в ширину, по причине малочисленности. Командирами над ними он поставил Иоанна Ангела и тех, кто приближался к нему по военному опыту и благородству, и стал ожидать наступления противника. Выстроился со своей стороны в боевом порядке и Апокавк. Однако он не очень-то решался сойтись с ними врукопашную, видя вокруг императора воинов, дышащих яростью и готовых от отчаяния положить свои жизни.

Так что император спокойно сомкнул ряды и в боевом порядке направился в сторону трибаллов, явной беде предпочтя неопределенность. Ибо известно, что у некоторых иноплеменников добровольно ищущие прибежища в тяжелых обстоятельствах зачастую вызывают сочувствие, поскольку те, должно быть, боятся Божьего гнева и человеческого стыда, который имеет какую-то непостижимую природу и может странным образом убеждать многих сочувствовать тем, кто прежде был счастлив, когда их жизнь принимает противоположное направление и не предоставляет поводов завидовать их счастью. А соплеменники, сразу отвергнув должное [расположение], по большей части становятся неутолимыми в гневе и пролитии родственной крови.

Итак, он, поспешно пройдя большое расстояние, провел всю ночь под открытым небом где-то у рубежей, которые несчастье, отняв у ромеев, отдало трибаллам, говоря своим людям сказанное при Фермопилах Леонидом Спартанским[444] наоборот: «Идите сюда, поужинаем, чтобы [затем] позавтракать в Аиде»[445]. А на следующий день он посылает гонцов, которые должны были как можно скорее научить короля Сербии песни о случившемся несчастье и, насколько возможно, склонить его к сочувствию, напомнив ему о превратности и ненадежности человеческих дел и о том, что пути, по которым он сам ходит, неясны и весьма неопределенны и что те, чьи дела [в настоящее время] идут хорошо, должны всегда стремиться оказать радушие тем, кто так или иначе несчастен, и желать им добра, страшась неведомых стрел судьбы и случающихся время от времени стечений неблагоприятных обстоятельств, поскольку событиям свойственно чаще иметь неожиданный исход, нежели ожидаемый, и чаще несчастливый, нежели счастливый.

Но некто из трибаллов, обитавших там поблизости от ромеев, расположив своих людей в засаде вдоль дороги, перехватил послов и срочно доставил их к Апокавку в качестве весьма желанного подарка. Встретив со стороны последнего любовь и доброжелательность, он тут же переменил одежду и образ жизни, приняв вместо трибалльских обычаев ромейские.