История Роланда - [33]

Вот так постепенно мы и пристрастились к музыке.

50. Побег и скитания. В северной электричке

В северной электричке ко мне привязался старенький контролёр в шапке-петушке. Он не гнал меня, но пространно и утомительно укорял, ставя в пример себя в юности: ему, дескать, приходилось целую неделю месить цемент, чтобы скопить на билет, и ни разу он не пренебрёг. Мы сидели на последней скамье в торце вагона, и он прижимал меня к окну, стараясь дотянуться губами до моего уха — чтобы я не пропустил ни слова. Несмотря на его великодушие, я не испытывал благодарности и молча злился. Закончив фразу, он потирал пальцем свой неравномерно разросшийся пористый нос, отчего тот опасно изгибался у основания. «А всё потому, что к труду приучены были сызмальства. Я с пяти лет топор в руках держал и дрова колол». Я не сдержался и возразил наобум: «Это не вы были. Буддизм учит. Нет ни тела постоянного, ни души. Это не вы были с топором». Контролёр фыркнул: «Ерунда. Я до сих пор песню детскую люблю, которую мы на Рождество пели. Если бы я теперь был не я, разве бы я любил? А однажды топор отскочил и мне по ноге, и с тех пор шрам! Если бы я теперь был не я, разве остался бы шрам? Показать?» Он нагнулся подвернуть штанину, но я покачал головой. Что возразить, я не нашёлся. Я с тоской смотрел на унылые заснеженные поля за окном и всё сильнее подозревал контролёра в соучастии. Нельзя дать ему выследить! Зря я признался, до какой станции еду! «Мне пора». «Как? Тебе ещё две остановки!» «Нет, мне уже, я ошибся». Двери раздвинулись, и я выскочил на перрон, в лужу, под мокрый снег. Контролёр смотрел на меня из окошка и махал рукой. Трое низких мрачных мужчин наблюдали за мной из-под навеса. Чтобы сделать вид, я купил пиво и чебурек у усатой торговки с алюминиевой повозкой. Мужчины одобрительно закурили, электричка тронулась, а контролёр, удаляясь, всё махал и махал. Я ровным шагом прошёл мимо мужчин, спустился по ступенькам, швырнул пиво и чебурек в кусты и свернул на тропинку вдоль рельсов.

51. Истории безоблачного детства. На слёте юных художников

Однажды осенью моему брату Валику пришло приглашение на слёт юных художников. Он страшно обрадовался, сложил в большую папку лучшие свои работы, подпоясался и выскочил на крыльцо, но мама словила его за руку. «Куда же ты один?» Мама поощряла его занятия живописью и настойчиво во всём помогала. «Я тебя отвезу. Кто ещё с нами?» Никто не хотел, и, чтобы мы не выглядели подлецами, я сказал, что тоже поеду, и мама в благодарность расцеловала меня.

А Валик даже не заметил, он волновался и всё время спрашивал маму, не пропустила ли она поворот. Ближе к проспекту началась глухая пробка, на самом проспекте движение перекрыли, и мы оставили машину прямо на проезжей части. Было необыкновенно людно, и мы взялись за руки, чтобы не потеряться в толпе. Потоки дизайнеров, фотографов, архитекторов, их мам и бабушек медленно подвигались вперёд во взбудораженном гомоне. У ДК Профсоюзов стояло оцепление. «Только художники! Прошу вас! Только художники!» Измученный жандарм взглянул на приглашение и пропустил Валика. «Простите, но вам туда некуда, сами видите». Мы видели: сквер и лестница у парадного кишела беретами, этюдниками, с балконов и с крыши махали руками, там было очень плотно, как в трамвае. Валик сразу затерялся. «Ну что?» — сказала мама. Мы стали проталкиваться назад, всё равно мы бы уже не нашлись с Валиком. Нам навстречу плыли новые и новые толпы, и мы еле выбрались, у меня в кофте оторвалась пуговица. В парке было чуть посвободнее, и мы встали в очередь в кафетерий. Там ничего не продавали, кроме роллтона и растворимого кофе, но все кругом были такие праздничные, нарядные и так заразительно смеялись и ели, что другого и не хотелось. Девочка по соседству разбила объектив, но задорно рассказывала подружкам, что не жалеет, что на следующей неделе будет слёт юных литераторов — а там вообще чума! С каждым годом в геометрической! Там такое! Мама подняла бровь: хочешь? Только надо пораньше выехать.

Валик вернулся вечером, совершенно счастливый, хотя ему не хватило ни вымпелов, ни значков. Он проглотил несколько кусков пирога и ринулся к мольберту. Позднее он вспоминал, что этот слёт окончательно укрепил его в намерении идти путём художника.

52. Истории безоблачного детства. О недоверии

Среди многочисленных чудачеств наш папа имел одну особенно странную привычку: закрываться на крючок в туалете и в ванной. Эта его манера огорчала и обижала нас с братиками, и мы подолгу простаивали у запертых дверей, укоризненно дёргая ручку.

— Почему, папенька?.. Неужели ты нам не доверяешь?.. — вопрошали мы со слезами, когда дверь наконец распахивалась, и появлялся папа, окутанный одеколонным облаком.

Будучи в скверном настроении, папа расчищал себе дорогу подзатыльниками, в благостном же усаживал нас на колени, раздавал зефир, мармелад, монетки и рассказывал историю.

— Жила-была на свете девушка, кудрявая да отзывчивая. И повстречала она как-то раз парня, специалиста по кондиционерам, и полюбила его. Всем он был хорош, и добрый, и работящий, и пылкий, да только недоверчивый слегка. Ни за что, например, не хотел называть ей девичью фамилию своей матери, мелочь, а неприятно. Или, ещё досаднее, не позволял класть сахар себе в чай. Только сам! Неужели ты мне не доверяешь? — оскорблялась она, а он только пожимал плечами и хмурился. И решила девушка во что бы то ни стало доказать ему, что достойна доверия. Вышла за него замуж, родила двух сыновей, варила каждый день щи, пекла пироги, а на других мужчин даже не смотрела. Иногда с надеждой задавала наводящие вопросы о матери, но он неизменно отмалчивался, делал вид, что не заметил. Ждала его, когда он попал в тюрьму, ждала его, когда он ушёл на фронт. Ухаживала за ним, когда он вернулся контуженный. Работала, чтобы денег хватало. Стирала, варила, штопала, сама воду носила, сама дрова колола. Так и жизнь пролетела, пятьдесят лет вместе. И вот сидят они как-то раз на крылечке под ракитою, у самовара, старенькие совсем, да на резвых правнучков любуются. Солнышко светит, птички поют, и у обоих слёзы от умиления. И спрашивает она его, руку рукою накрыв, как, дескать, фамилия матушки твоей? Не пора ли уже довериться наконец, открыться? Не достойна ли я? Но он только глаза отводит, негодяй. Не выдержала тогда старушка, вспыхнула как порох, выхватила монтажный нож и бросилась на деда. А он вскочил, вывернулся, гад, да и побежал по улице. Бежит и кричит: так я и знал, нельзя тебе доверять!