История проституции трех эпох - [49]

этих дам, то выяснится, вероятно, что гонорар, полученный от своих покровителей такими «знаменитостями», как la belle[133] Отеро, превосходит даже тот, который «страстноокая испанка» Лола Монтец получала когда-то из личных средств Людовика I Баварского.

Если иметь в виду траты на балерин, то нельзя, следовательно, говорить об их уменьшении. Приходится скорее признать повышение. Зато верно утверждение, что ныне[134] замечается убыль этого культа. В этом смысле необходимо констатировать отрадный культурный прогресс. В настоящее время только уж очень исключительные общественные круги восторгаются трюками знаменитых танцовщиц до такой степени, точно речь идет о высочайших проблемах человечества. Выступление ловких балерин давно уже перестало быть общественным событием, вызывающим всеобщий интерес.

Приблизительно то же самое необходимо сказать и о развитии балета. Цель его заключалась в эротическом возбуждении зрителя: показать пикантным образом несколько десятков обнаженных женских грудей и элегантных женских ног и бедер, облаченных в трико, — вот главная притягательная сила балета. И множество людей посещали только ради этого действующего на «половые нервы» зрелища даже оперу, не обходившуюся вплоть до нашего времени без более или менее искусно вставленного балета. Если в настоящее время в этом отношении замечается несомненное улучшение, то его нельзя отнести только на счет общего художественного подъема театра. В этом в еще гораздо большей степени виновато то обстоятельство, что театр ныне уже не единственная пища для глаз, так как существуют иные учреждения, решающие эту задачу в гораздо более рафинированном духе, под сенью которых и укрылись теперь балет и танец соло. Это прежде всего варьете.

Эпоха абсолютизма изобрела оперу. Буржуазный век демократизировал ее сначала в виде оперетки, потом в виде варьете. В данном случае под демократизацией следует подразумевать ее превращение в простое увеселительное зрелище, ставящее себе преимущественно грубо чувственные цели, ведь ничто так не действует на эротическую возбудимость людей, как непристойность. Использовать ее так, чтобы она действовала возбуждающе, — задача поставленная и разрешенная театром-варьете. Непристойность, облаченная в костюмы, слова, музыку, пляску, — таково варьете. Налицо все оттенки, от грубой сальности до высшей артистичности.

Существующее вот уже несколько десятилетий, оно представляет собой в этом отношении наиболее рафинированный шедевр. Упразднено все, что может ослабить впечатление непристойности, подчеркивается все, что может ему содействовать. Поэтому нет другой формы публичного представления, которое было бы в такой же степени характерно для нашего времени.

Начало этой формы публичного увеселения, в центре которого стоит скабрезность, относится, правда, к давнему времени. Его надо искать в примитивных шантанах, возникших еще в XVIII веке, простую программу которых составляли музыкальные пьесы, пение, а позже и танцы. Уже тогда предпочтение отдавалось фривольному жанру, двусмысленным шансонеткам, подчеркнуто-эротичным танцам. Как ни стары эти спектакли, их изобретение все же относится к XIX веку, а именно к 50-м годам, когда возникли настоящие шантаны, предтечи варьете, и их до сих пор сохранившаяся побочная примитивная разновидность. Колыбелью шантана был Париж Второй империи, где нашли свое первое яркое выражение вообще все формы удовольствий. Вскоре подобные предприятия возникли повсюду и везде нашли восторженную публику, в Германии, разумеется, прежде всего в Берлине. Шантаны особенно вошли в моду в 70-х годах. Несколько лет спустя они насчитывались уже десятками. Обыкновенно то были пивные, где в углу на невысокой ограде сильно декольтированные женщины в коротеньких пестрых юбках распевали двусмысленные песенки.

Прошло еще десятилетие, и уже не оставалось на свете значительного города, в котором не имелось бы одного или нескольких таких всегда переполненных увеселительных учреждений. В наиболее значительных городах, и в особенности в портовых, они насчитываются также десятками и сотнями. Во всех этих шантанах вовсю царила скабрезность. Подражали Парижу — французы считались в этой области непревзойденными мастерами, и потому гвоздем всех программ всегда служило объявление: «При участии знаменитой парижской шансонетной певицы такой-то». В последнее время было, однако, сделано открытие, что по части непристойности любая страна может свободно поспорить с французами.

Главными номерами программы шантана были долгое время куплеты — более или менее плохо исполняемые двусмысленные песенки или, для знатоков, вовсе не двусмысленные. Секрет публично произносимой непристойности в том именно и заключается, что она облекается в невинную внешнюю форму. Скабрезность состоит в скрытом двойном смысле ловко подобранных слов, в изящных паузах, в подчеркивании известных мест, в мимических движениях, сопровождающих шансонетку.

С цинизмом слов соединяется цинизм жестов. При помощи соответствующих жестов все перекидывается в область эротики, все получает, таким образом, порнографический характер. При плясовой песне, и вообще при пляске, было особенно удобно решать эту задачу, так как здесь непристойность получала сильного союзника в виде музыки. Без музыки, отданной с середины прошлого столетия на служение скабрезности, шантан и варьете не сыграли бы своей огромной роли. Как уже упомянуто, она способна звуками выразить самое общее и самое раскованное и к тому же изобразить это чрезвычайно подробно и пластично. Эта способность музыки и была планомерно использована театрами-варьете. Слова и жесты сопровождаются тонко живописующей музыкой, идущей на помощь воображению там, где слова и жесты начали свое дело. Ни одно искусство поэтому не было так беззастенчиво тесно слито с непристойностью, как шантанная музыка.