История политических и правовых учений - [348]

Интересны в этом отношении некоторые характеристики Ильина русских народных масс, например, подмеченное им тяготение, с одной стороны, «государственно-строительное, с верою в монархию, с доверием к Царю и с готовностью самоотверженно служить национальному делу, а с другой — государственно-разрушительное, с мечтою об анархии или, по крайней мере, о “необременительной власти”, с жаждою имущественного погрома и захвата и с “верою” во всяческую нелояльность (традиция “удалых добрых молодцев”)». «Это второе тяготение к анархии четыре раза разгоралось в России всенародным пожаром: в Смуту, при Разине, при Пугачеве и при Ленине. Но оно не исчезало бесследно и в промежуточные времена, обнаруживаясь в целом ряде больных явлений русского правосознания.

Постепенно тяга к анархии передалась и русской интеллигенции (Бакунин, Л. Толстой, Кропоткин). “Широки натуры русские: нашей правды идеал не влезает в формы узкие юридических начал”. К анархии были склонны (обычно сами того не замечая) и русские либералы». Именно с правосознанием связывает Ильин тот факт, что русский народ предпочел имущественный передел национальному спасению: «...политическое мышление его было узко и мелко; он думал, что личный и классовый интерес составляют “главное” в жизни; он не разумел своей величавой истории; он не был приучен к государственному самоуправлению; он был нетверд в вопросах веры и чести... не чувствовал своим инстинктом национального самосохранения, что Россия есть единый живой организм». Здесь, как и во многих других случаях превознесения правосознания, чувство реальности все же изменяет Ильину. Нельзя себе представить, чтобы масса простых смертных людей, долгое время пребывающих в нищете, забвении и угнетении, солдатская масса, поедаемая окопными вшами, поднималась до тех высоких идей и чувств, которые обоснованно предполагаются в нормально функционирующем социуме.

Однако идеи Ильина о единстве России, о гибельности последствий ее расчленения (духовного и физического) очень глубоки и современны. Честолюбцы, сепаратисты и враги России всегда хотели этого, не сознавая пагубных последствий для всех народов без исключения. Мыслитель, отслеживая исторические факты, убедительно показывает, что ход русской истории слагался не по произволу русских государей, русского правящего класса или тем более русского простонародья, «а в силу объективных факторов, с которыми каждый народ вынужден считаться. Слагаясь и возрастая в таком порядке, Россия превратилась не в механическую сумму территорий и народностей, как это натверживают иностранцам русские перебежчики, а в органическое единство». «Надо установить и выговорить раз навсегда, что всякий другой народ, будучи в географическом и историческом положении русского народа, был бы вынужден идти тем же самым путем, хотя ни один из этих других народов, наверное, не проявил бы ни такого благодушия, ни такого терпения, ни такой братской терпимости, какие были проявлены на протяжении тысячелетнего развития русским народом». Единство России было предписано географическим фактором, славянством, азиатством и другими факторами во всем их положительном и отрицательном значении. Русская колонизация шла целыми столетиями не в порядке правительственных мероприятий, а в процессе вольного разбегания народа, искавшего «где лучше» и бежавшего от государственного зажима. Вольность, свободолюбие, анархическая авантюрность и проч. питали русскую индивидуальность. «Вся история России есть борьба между центростремительным, созидающим тяготением и центробежным, разлагающим: между жертвенной, дисциплинирующей государственностью и индивидуализирующимся, анархическим инстинктом. Однако было бы нелепо думать, что историческая Россия строилась больше всего принуждением, страхом и казнью...» При всем желании государство не могло ничего сделать, поскольку административный аппарат был технически слаб, чтобы «проработать силою принуждения огромную пространственную толщу нашей страны». Историческая Россия строилась верой, национальным инстинктом и целым рядом фактических обстоятельств, имевших место объективно и по случаю. Одно несомненно: «Русский человек имеет душу внутренне свободную, даровитую, темпераментную, легкую и певучую... Русская душа не может пребывать в рабстве...»

Одновременно Ильин констатирует и отречение от национальности (большевизм с его интернациональными идеями), и денационализацию (утрату, забвение своих корней), и прямую измену Отечеству (принятие иностранно-фашистских обязательств).

Итак, Россия не искусственно слаженный «механизм» «областей», но «живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся ОРГАНИЗМ, не подлежащий произвольному расчленению». Этот организм «есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопитанием; этот организм есть духовное, языковое и культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национально-младшими братьями — духовным взаимопитанием, он есть государственное и стратегическое единство, доказавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейски-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия».