История политических и правовых учений - [346]

Нельзя сказать, что мыслитель был последовательным монархистом или явным противником республиканского строя, точно так же, как нельзя представлять его сторонником принципов назначения или выборности. Во всем он видел и положительные, и отрицательные стороны. Однако определенно следует отнести его к выразителям «рангового» принципа. При любой форме правления надо добиваться того, «чтобы социальный ранг соответствовал духовному рангу человека; чтобы назначенный был для народа своим и любимым; и чтобы избранный мыслил не о партийной, не о классовой, не о провинциальной и не о личной пользе, а о всенародно-государственной». Всякое отступление от этого правила отзовется плохо на государстве. В то же время следует «лояльно нести возможную ошибку в ранге и не раздувать случайное явление “больного ранга” в общественный или национальный скандал неповиновения».

Характерным для его учения является анализ демократии: «Демократический строй есть способ государственного устроения. Следовательно, как и всякий другой строй, он ценен и допустим лишь в ту меру, в какую он не противоречит государственной цели. “Государство” есть родовое понятие; “демократическое государство” — видовое. Вид, теряющий признаки рода, есть nonsens, государство, пытающееся быть демократией ценою своего государственного бытия, — есть нелепое и обреченное явление. Иными словами: если вторжение широких масс в политику разрушает государство, то государство или погибнет, или найдет в себе силы остановить это вторжение и положить ему конец. Демократия как начало антигосударственное не имеет ни смысла, ни оправдания; она есть охлократия, то есть правление черни, и этим уже предначертана ее судьба.

Это значит, что демократия ценна и допустима лишь постольку, поскольку она создает аристократическое осуществление государственной цели, то есть служит — общему делу власти, права и духа. Демократия не есть ни высшая цель, ни самостоятельная цель; она есть лишь способ выделения немногих лучших к власти, и притом один из способов. В качестве способа аристократизации власти она и подлежит решающей оценке; в этом ее испытание и отсюда ее приговор. И если этот приговор отрицательный, то государство или обратится к другим способам, или погибнет».

Ильин не отвергает принцип разделения властей, но это скорее разделение полномочий между различными органами, сохраняющее между ними творческое взаимодействие и живое равновесие. Законодательная власть при этом является высшей. Фактически признается возможность того, чтобы законодательная власть осуществляла правоприменительные функции, исполнительная — правотворческие, судебная — фактически тоже правотворческие. Такое положение вещей мы видим в России до настоящего времени.

Однако формы государства, разделение властных полномочий и проч. — все это внешнее. Ильина заботит прежде всего духовное: «Люди все еще не усвоили основную аксиому всякой политики, согласно которой право и государство создаются для внутреннего мира и осуществляются именно через правосознание. И в науке, и в жизни все еще господствует формальное понимание государства, извращающее его природу и разлагающее в душах все основные начала гражданственности. Следуя этому пониманию, люди строят государственную жизнь так, как если бы она сводилась к известным, механически осуществляемым, внешним поступкам, оторванным от внутреннего мира и от духовных корней человека; наличность или отсутствие этих внешних поступков должны быть, по их мнению, обеспечены какими угодно средствами и какою угодно ценою — насилием или страхом, корыстью или наказанием, и к этому будто бы сводится все: только бы люди повиновались, только бы вносили налоги, только бы не совершали преступлений и не творили беспорядков — а остальное неважно. Государство понимается как строй внешней жизни, а не внутренней».

Невозможно устроить мир материи, не устроив мир души, ибо душа есть необходимое творческое орудие мироустроения: «Жизнь человека оправдывается только тогда, если душа его живет из единого, предметного центра, движимая подлинною любовью к Божеству как верховному благу». Идеалистическое мировоззрение Ильина представлено здесь, впрочем как и повсюду, ясно, последовательно и с бесспорными позитивными выводами. Негативные явления прежде всего связываются им с пороками сознания: «...Если задача организовать мирное и справедливое сожительство людей на земле есть задача права и правосознания, то современный кризис обнажает прежде всего глубокий недуг современного правосознания».

Человеку невозможно не иметь правосознания. Но трагикомедия правовой жизни в том, что «уродливое, извращенное правосознание остается правосознанием, извращая свое содержание; оно обращается к идее права, но берет от нее лишь схему, пользуется ею по-своему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным содержанием; возникает неправое право, которое, однако, именуется “правом” и выдается за право, компрометируя в сознании людей самую идею и подрывая веру в нее».

Ильин постоянно возвращается к соотношению естественного права, правосознания и позитивного закона: «Переживание естественного права присуще каждому человеку, но у большинства оно остается смутным, неуверенным и неосознанным “правовым чувством”, как бы “инстинктом правоты” или в лучшем случае “интуицией правоты”. Осознать содержание этого естественного права и раскрыть его — значит положить начало зрелому естественному правосознанию, сделать его предметом воли и оправданного аффекта, то есть превратить эту единую и объективную правоту в любимую и желанную цель жизни, — значит развить и осуществить в себе естественное правосознание.