История, ожившая в кадре. Белорусская кинолетопись: испытание временем. Книга 1. 1927–1953 - [32]

Заключительный сюжет киножурнала № 20 назывался «В Н-ской части». Операторы М. Беров и В. Цеслюк запечатлели жизнь одной из воинских частей Красной Армии в выходной день. Неподалеку от Минска, в летнем лагере, отдыхают бойцы и командиры; зрители из числа местного населения наблюдают за кавалеристами, преодолевающими препятствия…

На экраны республики 20-й выпуск «Советской Беларуси» вышел в начале июня 1941 года, когда население западных областей Беларуси уже скупало в магазинах не только соль и спички, но и все, что еще можно было купить за советские бумажные деньги. Завершить производство более поздних – 21-го и 22-го – номеров «Советской Беларуси» студии не удалось. Тем не менее коллектив Минской студии кинохроники продолжал напряженную работу вплоть до 22 июня 1941 года…

Достоверными представляются свидетельства кинооператоров о растерянности, охватившей их при столкновении с ужасными фактами вражеского вторжения: разрушенные кварталы, пожары, трупы, трагедия мирных жителей, покидающих свои города, родные земли, стихийное отступление советских воинских частей. Все это трудно было осознать после бравурных заявлений о могуществе и непререкаемых заверений о непобедимости. Это была не только человеческая, но и профессиональная драма человека с киноаппаратом, которому нужно было запечатлеть страшные события.

В 1970-е годы документалист Иосиф Наумович Вейнерович трудился над текстом книги, посвященной работе кинохроникеров в годы войны. Завершить проект, к сожалению, он не успел. Фрагменты рукописи были сохранены его младшей дочерью – Татьяной Иосифовной Коржицкой. В них есть воспоминания о событиях первого дня войны.

«Уже на рассвете всех работников кинохроники вызвали нарочными на студию и сообщили, что мы зачислены в истребительный отряд. Я бегом отправился на студию. Там нам объявили порядок дежурства на сутки и приказали ждать дальнейших распоряжений… Директор студии Н.Х. Коржицкая отправилась в ЦК КПБ за указаниями о дальнейшей работе. Погода была солнечная, город выглядел мирным, спокойным… Гудки воздушной тревоги раздались неожиданно. Был одиннадцатый час утра. Захватив на всякий случай ручной киносъемочный аппарат, я вышел на улицу, чтобы поснимать город… Улица Карла Маркса быстро опустела, притихла… Четырехэтажное здание кинохроники находилось рядом с домом партактива… На перекрестке с Ленинской улицей виднелась одинокая фигура милиционера в белой гимнастерке и в каске, обтянутой белым материалом, которые носили тогда блюстители порядка. “Надо снять кадр”, – решил я. Мне казалось, что он будет прекрасно выражать спокойствие, которым жил город в первые дни фашистского нашествия. Я нажал пусковую кнопку съемочной камеры и медленной панорамой снял освещенную утренним солнцем улицу, дома, в окнах которых отражалась яркими бликами сочная зелень деревьев по обе стороны улицы. В эти мгновения издалека, откуда-то со стороны вокзала, все отчетливее стал нарастать гул самолетов. В визире камеры я увидел, как в дальнем конце улицы на безоблачном небе появился клин приближающихся самолетов. “Наверно, с аэродрома по тревоге поднялись”, – мелькнула у меня догадка. Почти одновременно в гул моторов влились звуки далеких разрывов и стали видны отрывающиеся от самолетов черные точки. Самолеты с воем неслись на дома нашей улицы, а за ними, быстро приближаясь, вздымались багровочерные взрывы. Бомбы!

Я продолжил снимать улицу и дома, которые еще несколько минут назад были мирными… Теперь из окон домов вырывались языки пламени и дыма, каменная мостовая была в воронках от взрывов и покрыта красными крошками кирпича, похожими на сгустки крови. Телеграфные столбы лежали на земле со спутанными обрывками проводов. Неожиданно я почувствовал, как кто-то схватил меня за ворот гимнастерки.

– Ты что, сволочь, снимаешь? А ну, предъяви документы!

Передо мной, уже без каски, стоял тот самый милиционер, которым я так любовался, снимая мирную панораму улиц города. Белая рубашка на нем была вся в пыли и гари. Он был бледен, рука с наганом, направленным на меня, дрожала. Я опешил и был не в силах выговорить ни слова. Одной рукой он вцепился в ворот моей гимнастерки, другой тыкал в грудь наганом, держа палец на курке.

– Нас бомбят, а ты снимаешь, – хрипло орал он на меня срывающимся голосом. – Документы давай, гадина.

Непослушными пальцами я с трудом вытащил из кармана удостоверение и разрешение на съемки. Внимательно оглядев меня, сверив с фотографией на удостоверении, он опустил наган.

– Я думал, ты диверсант фашистский, – прерывисто дыша, сказал он. – А ты наш, советский! А для чего снимаешь? Кому это нужно? Совесть у тебя есть?

В голосе милиционера звучали неподдельное возмущение и горечь. Возвращая мне документы, он твердо предупредил, что если еще раз увидит, то не посмотрит, что наш: отправит, куда следует, там проверят.

Меня поразило, как по-разному мы понимали значение этой киносъемки. Было над чем задуматься».

Республиканское радиовещание на белорусском языке по всей республике прекратилось на второй день войны, 23 июня. Враг стремительно наступал. Начался массовый исход горожан из Минска. К вечеру 28 июня 1941 года Минск был занят немцами. Вскоре из брошенных студий и аппаратных радиокомитета зазвучала чужая музыка и немецкая речь… Небольшими группами (в частности, на студийном грузовике-полуторке) и поодиночке (из региональных корреспондентских пунктов) белорусские операторы и другие работники Минской студии кинохроники пробирались на восток, в сторону Москвы, на Центральную студию документальных фильмов.