История одной любви - [22]

Поселок наш невелик. Дома стоят кучно на высоком берегу, на стрелке двух полноводных рек. За ними круто поднимаются сопки, склоныих белы от снега. Еще дальше — прокаленная стужей тайга, на десятки километров ни одного дымка. Небо туманно. Прохожие торопливо бегут по скрипучим деревянным тротуарам.

Я быстро нашел нужный дом на улице Тунгусской. Он стоял особняком на спуске к реке. Это была покосившаяся, видавшая виды избушка с двумя замерзшими окнами. Из трубы курился дымок. Я вошел в темные сени и постучал во вторую дверь.

— Открыто! — раздался голос Кротова.

В избушке была одна комната, разделенная ядовито-зеленой перегородкой на кухню и жилую половину. Кротов лежал в свитере и брюках на застеленной одеялом кровати. Руки закинуты за голову. Во рту торчит погасшая сигарета. Рядом на табурете стакан с недопитым чаем, блюдечко с горкой окурков. Увидев меня, он поднялся было на локте, но раздумал и опять лег. Глаза его уперлись в потолок.

— Привет, — сказал я.

Он ответил равнодушно, не глядя:

— Здравствуйте.

Я огляделся. В жарко натопленной комнате был беспорядок. Перед печкой разбросаны дрова, на полу мусор, на спинке кровати грудой висят женские платья и кофты, кухонный стол завален немытой посудой.

— А ну-ка поднимись, посмотрю на тебя! (Он не двинулся.) Поднимись, говорю. Лежа гостей не принимают.

Поморщившись, Кротов спустил ноги с кровати, сел, уперся локтями в колени, уткнул подбородок в ладони и уставился в пол. В светлых взъерошенных волосах торчали перышки от подушки.

— Думаешь являться на работу?

Молчание. Ногой в носке Кротов растер пепел на полу.

— Думаешь являться на работу, спрашиваю?

— Зачем?

— На работу ходят, чтобы работать. У тебя мозги после вчерашнего набекрень. Где твоя приятельница?

— Моя приятельница пошла в магазин.

— А ты ждешь, когда она притащит тебе поесть и выпить?

Он вскинул па меня глаза.

— Вы полегче, пожалуйста.

— Вчера я хотел дать тебе в ухо. Это желание не пропало. Ты слюнтяй.

— Полегче, Борис Антонович! — взлетел его голос. Голубые глаза потемнели.

— А как прикажешь говорить с тобой? Являешься пьяным на работу, скандалишь… Вполне заслуживаешь оплеухи.

— У меня разряд по боксу.

— Плевать я хотел на твои разряды! Ты и старику Суворову грозился переставить части тела. Так вот! Перед Иваном Ивановичем ты извинишься. Самым лучшим образом. В присутствии Миусовой. Он тебя спас от увольнения. Это — первое. Второе: сейчас соберешься и пойдешь на работу. Ясно?

— Подождите немного. Сейчас Тоня придет.

— Зачем она тебе?

— Попрощаться надо.

— Обойдешься! Собирайся!

Кротов лениво поднялся, пригладил ладонями волосы, подтянул свитер и зашлепал в носках за перегородку. Я придвинул ногой табурет, уселся и закурил. Он возился, одеваясь. Наконец я не выдержал:

— Тебе перед Катей не стыдно?

Из-за перегородки донеслось:

— Нет!

В замешательстве я крикнул:

— В самом деле или врешь?

— Думайте как хотите!

И тут, легка на помине, появилась хозяйка дома. Она впорхнула из сеней и, увидев меня, замерла на пороге.

Кротов вышел одетый, в унтах и полушубке. Он поглядел на девчонку, покосился на меня и усмехнулся:

— Познакомьтесь. Борис Антонович Воронин, мой шеф. Тоня.

— Здравствуйте, — смело сказала скуластая.

Я кивнул. Кивнул-таки. А ведь не хотел.

— Мы уходим, — объяснил Кротов. — Борис Антонович пришел, чтобы спасти нас от разврата. (Черные раскосые глаза уставились на меня.) Борис Антонович считает, — рапортовал Кротов с той же кривой усмешкой, — что мы ведем себя предосудительно. Оба. Ты и я. (Глаза девчонки разгорелись, как раздутые угольки.) Борис Антонович прочитал мне мораль за то, что я сижу у тебя. Ну пока!

— Зайдешь сегодня?

— Не знаю. Забегай сама.

— Ты поел?

— Аппетита нет.

— Тебя не выгнали? — Она обращалась только к нему.

— Еще нет.

Черные раскосые глаза воинственно глянули на меня.

— Вы не имеете права его увольнять!

Я встал. Каким старым я себя чувствовал! Усталым и старым.

— Не имею права?

— Да, не имеете.

— И все-таки он будет уволен, если еще раз напьется и прогуляет.

Она залилась гневным румянцем.

— Вы ничего не понимаете! Ничего!

— Возможно. С вами сойдешь с ума. Обалдеешь. Свихнешься. Меняю одного Кротова на десять Суворовых. Надоели вы мне все!

Я с треском захлопнул дверь.

Он догнал меня почти сразу, пристроился сбоку. В горле у него посвистывал еле сдерживаемый смех.

— Борис Антонович!

Я остановился.

— Только посмей мне сказать, что я ничего не понимаю, я не знаю, что сделаю!

— Вы ничего не понимаете!

— А ты пьяница! — вспылил я. — При первой трудности хватаешься за рюмку! Вместо того чтобы писать свою паршивую повесть, шляешься по девчонкам, ищешь у них утешения. О чем вы с ней толковали? О Фолкнере?

— Мы говорили о Кате.

— Врешь ты! — закричал я па всю окрестность.

Кротов согнулся от смеха. Я ему наподдал плечом, он повалился в снег, а я пошел, трясясь, напрямик по снежным колдобинам.

Так и пришел в редакцию, едва живой от злости.

Минут через десять из своего кабинета услышал его голос. Вскоре вошла Миусова, как всегда очень деловая и энергичная.

— Борис Антонович!..

— Ну, что еще? — спросил я грубо.

— Он явился. Принес извинения Ивану Ивановичу.