История одной любви - [21]

От окружкома партии до радиодома пять минут быстрой ходьбы. Когда я ворвался в редакцию, самое главное было уже позади. Иван Иванович Суворов сидел на диванчике, откинув голову, держа ладонь на сердце. Миусова крутилась вокруг него с графином воды. В комнате толпилось еще человек пять сотрудников. Все галдели.

Кротова в кабинете не было.

— Где он?

— Ушел к себе. Только что. Он совершенно невменяем! — суетилась Миусова.

В несколько шагов я оказался у двери «жилого кабинета», распахнул ее и вошел. Кротов одетый лежал на кровати лицом вниз.

Я рявкнул:

— А ну-ка встань!

Он медленно повернулся на бок, тяжело приподнялся, сел. Пьян он был основательно. Меня затрясло.

— Мозгляк! Слюнтяй! Сопляк! Ты уволен! — я вышел, хлопнув дверью.

Суворов уже отдышался. Я попросил сотрудников разойтись по своим местам, подсел к нему на диванчик.

— Что произошло, Иван Иванович?

Вмешалась Миусова. Ей не терпелось рассказать:

— Иван Иванович спокойно работал. Я тоже. Тут вошел Кротов. Я прямо ахнула. Он был в непотребном виде. Сел на свое место и уставился в окно. Иван Иванович пошутил. Как вы пошутили, Иван Иванович?

— Я сказал: с радости, что жену проводил, напился, что ли?

— Да, да, именно так! А Кротов как будто с цепи сорвался. Вскочил, кинулся с кулаками на Ивана Ивановича, начал его оскорблять…

— Сказал, что мне на свалку истории пора, — мрачно усмехнулся Суворов. — Мол, таким, как я, место в музее, в разделе пушной рухляди. Пушной! Почему пушной-то? Соболь я, что ли, какой?

— Он и почище говорил, Борис Антонович. Заявил, что ненавидит таких, как Иван Иванович. Откуда у него мысли такие!

— Сказал, что таким, как я, надо специальным указом запретить детей рожать… вот как! — констатировал Суворов.

— И творческое бесплодие приплел, представьте себе, Борис Антонович!

— Мол, такие, как я, тормозят прогресс и все живое и свежее сожрать готовы… вот как!

— Ужас, что говорил, Борис Антонович! Иван Иванович, конечно, вскипел и хотел ему затрещину дать, а он его за руку схватил.

— Сказал, что может мне скулу переставить на место задницы, потому что спортсмен… Вот так! — Суворов закашлялся.

— Все ясно, — сказал я. — Он уволен, Иван Иванович. Суворов собрал лоб в складки, переваривая эту новость.

— Неужто?

— Да. Напишите официальную докладную с изложением всех обстоятельств. Вы, Юлия Павловна, тоже.

— Я напишу! — вскинулась Миусова.

Суворов закряхтел, словно кости его ломало.

— Да чего писать-то… Не мастер я такие бумажки составлять.

Я сухо отмел его сомнения:

— Не скромничайте. У вас получится.

Он бросил на меня тяжелый взгляд из-под очков.

— А вам почем известно, что получится? Я, может, и не стану такую бумагу писать… вот как!

Миусова отложила зеркальце, в которое разглядывала себя, зеленые веки ее затрепетали.

— Вот вы сразу решили увольнять, — ерзая на диване, продолжал Суворов. — Уволить просто, чего проще! Да и надо бы уволить стервеца, чтобы впредь неповадно было. Так он же, стервец, жену имеет. Как он ее, безработный, кормить будет? Это продумать надо хорошо… вот так!

Миусова дернулась.

— Иван Иванович! Неужели вы ему такое простите? Он же вас чуть до инфаркта не довел!

Суворов насупился, помрачнел еще больше.

— До инфаркта меня такой сопляк не доведет, больно чести ему будет много. Я войну пережил, там почище переживания были. К нему у меня жалости нет, к сопляку. Его в детстве мало пороли, вот что! Я об его жене думаю. Девчонка на глазах пропадает. Мало того, что он от нее на сторону гуляет, сам видел, как он по поселку шляется с этой залетной птахой, она, я слыхал, к нам уже переселилась на постоянное жительство… А уволить, так и денег жену лишить! Нет, я такую бумажку писать не буду. И вам, Юлия Павловна, не советую.

— Иван Иванович, это, конечно, благородно, но…

Суворов грубо прервал ее:

— А коли благородно, то и поступайте по-благородному. На вас он, кажется, не орал.

— Моя совесть, Иван Иванович…

— Да чего вы раскудахтались, Юлия Павловна! Я сам небось не бессовестливый. Еще больше вашего совестливый. Выговор — и хватит ему, сопляку!

Миусова оскорбленно поджала губы. Она была потрясена. Да и я тоже.

— Выговор сопляку, чтобы неповадно было на будущее, — как заклятье повторил Суворов и, шаркая ногами, удалился из комнаты.

Чуть позднее я сочинил по горячим следам приказ, где Сергею Кротову объявлялся строгий выговор. «При повторении подобного случая, — написал я, — он будет отстранен от занимаемой должности».

До обеда я вместо Кротова подбирал информации для выпуска новостей. Не хотелось просить об этом других сотрудников. Выпуск получился тощий.

В перерыве я отправился к Кротову. Дверь была приоткрыта, комната — пуста. В шесть часов, уходя домой, я опять заглянул — никого. Кротов исчез.

10

На следующий день я пришел в редакцию пораньше, чтобы до начала работы успеть переговорить с Кротовым. Редакционная сторожиха на мой вопрос, ночевал ли Кротов у себя, ворчливо ответила, что, дескать, был, баламут, цельную ночь па машинке стучал как окаянный, спать не давал, а ушел только что…

К началу рабочего дня Кротов не явился. В десять его тоже не было. В половине одиннадцатого я снял трубку и позвонил главному врачу окружной больницы, своему приятелю Савостину. Минут пять мы беседовали о разных пустяках: о погоде, зимней рыбалке; потом я перешел к делу. Известна ли ему молодая фельдшерица из Улэкита? Да, известна. Где она сейчас работает? Здесь, в столице. Давно перевели? Полмесяца назад. Предоставили квартиру? Да, нашли небольшую комнатушку. Не знает ли он адреса? Савостин помолчал озадаченно. Адрес он, конечно, знает, сам помогал устраивать девчонку, но в чем, собственно, дело? Нужен молодой специалист, кандидатура для очерка. А, вон что! Улица Тунгусская, сорок два, как раз около бани. Как ее фамилия? Салаткина, Тоня Салаткина. Подходит кандидатура для очерка? А почему бы и нет — деловая девчонка! Ну и прекрасно. Спасибо.