— Может, встретишь другую — забудешь… Но он не дал мне договорить. Такой, как Ехевед, не встретишь, другой такой нет и быть не может.
— Ты так говоришь потому, что не видел, не знаешь ее, — горячо продолжал он, — но я покажу тебе Ехевед, тогда ты меня поймешь и, может быть посоветуешь, как мне быть.
Мы условились, что в субботу вечером, когда вся молодежь выходит на главную улицу, Пиня зайдет за мной и мы отправимся на гулянье. Ехевед со своими подругами наверняка тоже будет там.
В субботу Пиня предстал передо мной в легкой сатиновой рубашке поверх шикарных новых галифе, в начищенных до блеска сапогах. Большой картуз с лакированным козырьком дополнял его парадный костюм. Я приводил в порядок библиотеку и, увидев Пиню, так и застыл с книгами в руках.
Очень довольный произведенным впечатлением, он улыбнулся и, поскрипывая сапогами, прошелся мимо меня. Я поспешно засунул книги в шкаф, и мы вышли из клуба.
Кажется, вся молодежь местечка высыпала на главную улицу. Небольшими пестрыми стайками прохаживались девушки, они негромко переговаривались, щелкали семечки и с деланным безразличием поглядывали на парней. Вдруг какая-нибудь не выдерживала, прыскала, прячась за спины подруг, и те подхватывали ее беспокойный веселый смех. Или кто-то из озорных ребят бросался в самую гущу стайки. Раздавался притворно испуганный визг. Девушки разбегались в разные стороны, чтобы через несколько шагов с громким щебетанием вновь соединиться.
Пиня оглядывался по сторонам, но Ехевед нигде не было видно.
Я коснулся его локтя. Навстречу шли две подружки в одинаково коротких юбочках с воланами, с одинаковыми розами на соломенных шляпках, надвинутых на самые брови, и в туфлях на каблучках.
Мой друг только досадливо поморщился. С унылым видом он еще раз оглянулся, и я понял, что сейчас мы повернем домой. Без Ехевед гулянье потеряло для него всякий смысл.
Вдруг из боковой улочки появились три девушки. Две из них — в пестрых ситцевых платьях — были коротко острижены «под мальчика», как тогда говорили, а у третьей блестящие золотистые волосы тяжелой волной падали на тонкие плечи. Взявшись за руки, они шли медленно, о чем-то оживленно разговаривая.
— Она! Ехевед! Та, что посередине. В голубом сарафане с белыми крапинками, — стискивая мне руку и замедляя шаг, взволнованно зашептал Пиня.
Если б даже он мне этого не сказал, я бы все равно заметил Ехевед. Она и впрямь была хороша, выделяясь среди подруг и своей фигурой, и легкой грациозной походкой, и одухотворенным лицом.
— Ну что? Ты ее хорошо разглядел? Понравилась? — продолжал взволнованно шептать Пиня, когда девушки прошли мимо.
— Разве может не понравиться такая красавица.
Пиня был от моих слов на седьмом небе. И с жаром стал опять перечислять ее достоинства: умная, хорошо воспитанная, скромная, даже не пудрится. Никаких бус и всяких там серег. Я чувствовал, что ему доставляет огромное удовольствие говорить о ней, без конца называть ее имя.
Ехевед со своими подругами ушла вверх по улице. Мы спустились под уклон к реке, мимо рыночной площади с закрытыми лавками и вскоре вышли за околицу. Там, окаймленная густым кустарником, протекала река. Ее левый берег был наш, советский, противоположный — Польша Пилсудского. Только эта узкая полоска темной воды разделяла два мира. Время было неспокойное. Керзон и Болдуин всячески натравляли панскую Польшу на наше молодое Советское государство. Каждый комсомолец местечка считал себя в те дни пограничником. И, шагая с Пиней вдоль реки, окутанной таинственной темнотой, мы горячо обсуждали будущее Польши, когда и там народ возьмет власть в свои руки.
Потом Пиня снова заговорил о Ехевед, о ее отце, которого несправедливо внесли в списки лишенцев только за то, что он был габе в синагоге. Это Зуся Суркис, заядлый безбожник, ему удружил. Отец Ехевед порядочный человек, всю жизнь честно трудился на лесном складе. Гнул спину на местного богача. А сейчас родителей Ехевед поддерживают замужние дочери.
Три старшие живут в разных городах. Причем муж одной из них, профессор, занимает высокое положение в Ленинграде. Поступив в прошлом году в университет, Ехевед поселилась у них.
Когда мы возвращались, молодежь все еще прогуливалась по главной улице. Но Ехевед с подругами уже ушли. После рассказов Пини я очень хотел еще раз посмотреть на нее.
Этот вечер еще больше сдружил нас с Пиней. Уж очень этот парень пришелся мне по душе своей искренностью и добротой. Прощаясь, Пиня пригласил меня к двум часам. Завтра выходной день, его сестрички непременно приготовят к обеду что-нибудь вкусное.
На следующий день с раннего утра я был в клубе. Сделал несколько карикатур на местных нэпманов. Нарисовал заголовок для комсомольской стенной газеты. Потом побрился, привел себя в порядок и направился к Пине.
Он жил далековато, на узенькой кривой улочке, в низком покосившемся домишке. Отец его, кузнец, в первые же дни советской власти пошел добровольцем в Красную Армию и погиб в боях с белополяками. Пиня остался старшим в семье. Мать тяжело болела, а две младшие сестры работали, одна швеей, другая в чулочной артели.
