История одиночества - [116]
В большинстве случаев, особенно среди пожилых людей, компьютеры и мобильные телефоны выполняют роль прежних коммуникационных технологий, помогая держаться правильной стороны линии, отделяющей уединение от одиночества. Довольствоваться отсутствием физической компании проще, если можно с легкостью установить виртуальный контакт с друзьями и семьей, что, согласно исследованиям, и является главной целью использования интернета[1120]. Цифровые медиа особенно полезны для тех, кто из-за недееспособности или других форм нездоровья не может покинуть дом и оказаться в компании других людей[1121]. Таким образом, это уже вопрос о неравенстве ресурсов: бедные и малообразованные стремятся овладеть относительно дорогим и сложным оборудованием.
Как и в случае с любыми эмоциями, одиночество приобретает со временем узнаваемую идентичность, даже если его черты меняются под влиянием исторических обстоятельств[1122]. Несмотря на действие широкого спектра культурных и материальных сил, мы все еще можем вести дискуссию с писателями, которые примерно в конце XVIII века уделили этой теме повышенное внимание. Цифровое настоящее оказывает влияние на нашу точку зрения. «По мере того как мы приспосабливаемся к развивающейся технологической среде, – отмечает Майкл Харрис в совсем недавнем исследовании на эту тему, – по мере того как мы реагируем на изменения в жилищных условиях, как вбираем в себя риторику и поэтику собственного времени, наше отношение к уединению продолжает меняться»[1123]. Эффект этих изменений, однако, заключается в возобновленном акценте на преемственностях. При всех спорах и несмотря на значительные сдвиги в полярности замкнутости и общительности, в опыте и практике уединения сохраняется узнаваемое ядро. Определение Циммермана: «склонность к самососредоточению и свободе» – верно и в нашем веке[1124].
У бегства от общества других людей есть непреходящая привлекательность. Другие люди – это все-таки работа, какой бы необходимой и творческой она ни была. На одном уровне это всего лишь вопрос отдыха, возможности поразмышлять об отношениях и о более общих взаимодействиях в нашей жизни. Момент, выделенный для уединения, дает возможность найти новую цель и набраться сил для новых встреч. За исключением тех, кто все еще привержен молчаливому разговору со скрытым Богом, существует общее осознание необходимого движения между разговором и его отсутствием. Диана Сенешаль в недавней «Республике шума» вторит Циммерману: «Самая большая сила может заключаться в гибком одиночестве, способном выдержать и компанию, и ее отсутствие»[1125]. Как однажды сказал Даниель Дефо, самая здоровая форма одиночества заключена в самой занятой жизни[1126]. Чувство меры и ценности воплощается в постоянных переходах между состояниями уединенной рефлексии и исполненной общения встречи с другим.
Со времен античных философов и пустынных отшельников одиночество – чрезвычайно интертекстуальное событие. От таких видов повседневного отдыха, как прогулка или рыбалка, до героических подвигов в экстремальных природных условиях и до глубоких духовных исследований, у практикующих все это в уме есть книга, наделяющая их амбиции смыслом и помогающая оценивать результаты. Одиночество верхнего и нижнего регистров образовало со временем сложные паттерны. Начиная с книги «Циммерман об уединении» происходил постоянный обмен между чтением в одиночестве и чтением об одиночестве. Распространение грамотности и дешевой литературы с начала XIX века, а также нынешняя цифровая революция лишь расширили эту культуру, разнообразив доступные материалы и сократив путь между печатным словом и практикой.
На одном уровне это была история ничегонеделания. Уединенные «покой и тишина» слишком легко упускаются из виду как средство, с помощью которого большинство людей в прошлом восстанавливались от своих трудов дома или на работе. Вместе с тем, если проследить за этим явлением в различных его формах, нельзя не подчеркнуть важность физической активности для целей и последствий одиночества. От Вордсворта, обошедшего на своих посредственных ногах Европу, и Диккенса – «Неутомимых башмаков», гуляющего с неясной целью по улицам Лондона, до множества людей, выходящих из своих переполненных домов с собакой на поводке или без нее, – во все времена ходьба успокаивала и приводила мысли в порядок. То же самое можно сказать и о множестве тихих видов досуга, которые наш рассказ был призван спасти от забвения историей. Делание чего-то своими руками – будь то шитье, вязание, вышивание, переворачивание игральных карт, решение словесных загадок, коллекционирование марок, разведение животных, вскапывание почвы, забрасывание удочки, изготовление предметов домашнего обихода или, до сравнительно недавнего времени, зажигание сигареты – было во многом сутью и формой одиночных практик. Подобные вещи не только требовали времени и места, но и сами создавали их. Они сигнализировали другим, что занятые ими желают побыть наедине с собой, и неважно, были ли они физически дистанцированы от окружающих или нет. Сосредоточенность на работе руками позволяла разуму совершать собственные путешествия – мгновениями или часами, в зависимости от того, были ли это мимолетные мысли и фантазии или более целеустремленное созерцание. Это был побег от организованного труда, способ оживить чувства и идеи. Если и есть где-то дуга с подъемом и спадом в этом плане, то в долгосрочном росте диапазона одиночной физической активности, кульминация которого – постоянное нажимание на кнопки мобильного телефона в присутствии других людей и использование тренажерного оборудования для отсоединения своих одиночных упражнений от пункта назначения и открытого воздуха.
