История Невского края - [85]

. <В другом покое> стоял стол, а на нем лежали столовые часы, в которых находящиеся колеса сквозь светлой лед видны были. Сверх сего на столе в разных местах лежали для играния примороженныя подлинныя карты с марками. Подле стола по обеим сторонам стояли резной работы два долгие стула, а в углах две статуи. <Тут стоял> по правую руку резной угольной поставец^[190] с разными небольшими фигурами, а внутри онаго стояла точеная чайная посуда, стаканы, рюмки и блюда с кушаньем. Все оные вещи изо льду зделаны и приличными натуральными красками выкрашены были.

Наружное и прочее сего дому украшение состояло в следующих вещах. Во первых, на всякой стороне на педестале с фронтишпицом поставлено было по четвероугольной пирамиде^[191]. <…> Помянутыя пирамиды внутри были пусты, которыя ззади от дому вход имели. На каждой оных стороне высечено было по круглому окну, около которых снаружи размалеванныя часовыя доски находились, а внутри осьмиугольной бумажной большой фонарь висел, у котораго на каждой стороне всякия смешныя фигуры намалеваны были, и в котором ночью свечи горели. Оной фонарь находившейся внутри потайной человек вкруг оборачивал, дабы сквозь каждое окно из помянутых фигур одну за другою смотрители видеть могли.

Второе, по правую сторону дома изображен был слон в надлежащей его величине… на котором сидел Персианин с чеканом^[192] в руке, а подле ево еще два Персианина в обыкновенной человеческой величине стояли. Сей слон внутри был пуст и так хитро зделан, что днем воду вышиною на 24 фута^[193] пускал, которая из блисконаходившагося канала Адмиралитейской крепости^[194] трубами приведена была, а ночью с великим удивлением всех смотрителей горящую нефть выбрасывал. Сверх же того мог он как живой слон кричать, которой голос потаенной в нем человек трубою производил. Третие, на левой стороне дома… по обыкновению северных стран, изо льду построена была баня, которая казалась бутто бы из простых бревен зделана была, и которую несколько раз топили, и действительно в ней парились. <…>

Кроме того увеселения, которое сей ледяной дом в каждом смотрителе производил, можем мы оной еще и за действительной физической опыт почесть, которой тем больше пользы имеет, что учинен великим числом ледяной материи. <…>

(Текст печатается по изданию 1741 года с частичным приведением орфографии к современным нормам.)

Глава IX Петербург в эпоху просвещенного абсолютизма

Петербург при Петре III

Краткое царствование Петра III, сменившего на троне Елизавету, обычно характеризуется историками тем, что при дворе резко усилилось влияние немцев и что общая атмосфера этих шести месяцев напомнила современникам времена Анны Иоанновны.

При этом, как замечает историк А. Б. Каменский, «все, что мы знаем о личности этого императора, трудно увязать с масштабами и значением того, что он успел совершить». Причина столь парадоксальной ситуации заключается в том, что практически все мемуарные свидетельства о Петре III были созданы в эпоху свергнувшей его с престола Екатерины II и стремились оправдать совершенный ею переворот. Объективный же взгляд на государственную деятельность столь недолго находившегося у власти императора позволяет отметить несколько чрезвычайно прогрессивных решений, оказавших огромное влияние на всю российскую историю. К ним относится, в первую очередь, знаменитый «Манифест о даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». Последствия освобождения дворян от обязательной службы государству были необычайно велики и разнообразны, и многие из них существенно повлияли на жизнь невской столицы.

Петр III, император. Гравюра И. X. Тейхера с живописного оригинала Ф. С. Рокотова. 1762 г.

Если прежде большинство дворян было вынуждено находиться в столице по долгу службы, то теперь они получали право выйти в отставку и жить в своих имениях или там, где им заблагорассудится. Воспользовались своим правом, конечно, далеко не все представители благородного сословия — многим только жалование могло доставить необходимые для жизни средства. Но покинувших столицу было немало; именно так поступил, например, уже упоминавшийся нами А. Т. Болотов, который, хотя и назвал в своих мемуарах Петербург «милым и любезным городом», тем не менее не скрыл, что, получив отставку и дозволение уехать в деревню «на свое пропитание», был просто счастлив: «Не могу изобразить, как приятны были мне делаемые мне с переменою состояния моего поздравления, и с каким удовольствием шел я тогда из коллегии на квартиру. Я сам себе почти не верил, что я был тогда уже неслужащим, и, идучи, не слыхал почти ног под собою: мне казалось, что я иду по воздуху и на аршин от земли возвышенным, и не помню, чтоб когда-нибудь во все течение жизни моей был я так рад и весел, как в сей достопамятный день, а особливо в первые минуты по получении абшида^[195]. Я бежал, не оглядываясь, с Васильевского Острова и хватал то и дело карман, власно^[196] как боясь, чтоб не ушла драгоценная сия бумажка». Таким образом, после выхода манифеста Петербург освободился от людей, воспринимавших свою жизнь здесь как ссылку — те дворяне, которые остались в столице, сделали это добровольно.