История Невского края - [63]
Традиция «этнографических» маскарадов изначально сложилась при венском императорском дворе: участники процессий одевались в костюмы разных народов, являющихся (или бывших в прошлом) подданными Священной Римской империи, и таким образом представляли, как пишет Е. А. Погосян, «реальную и условную географию империи». Петр I принимал участие в таком костюмированном шествии, находясь в Вене в составе Великого посольства. И конечно, провозглашение России империей не могло обойтись без подобного маскарада. Точнее сказать, он в какой-то степени даже подготавливал принятие Петром I императорского титула — первое маскарадное шествие, открывавшее собой почти двухмесячное празднование Ништадтского мира в Петербурге, состоялось 10 сентября. Одно только перечисление костюмов, в которые были наряжены участники того маскарада, занимает в дневнике одного из них — камер-юнкера Ф. В. Берхгольца — несколько страниц. Кроме традиционных участников петровских потех: князя-папы, чья свадьба была центральным событием маскарада, и князя-кесаря со свитой, карликами, Бахусом, Нептуном и пр., — в тот день вокруг Троицкой площади друг за другом прогуливались арабы, негритянки, бояре в старинных русских одеждах, испанцы, французские виноградари, гамбургские бургомистры, римские воины, турки, индейцы, персияне, китайцы, капуцины, доминиканцы, венецианцы, евреи, а также различные ремесленники. Царь, возглавлявший процессию и подававший сигналы барабанным боем, был наряжен голландским матросом; Екатерина в пару ему — фризской крестьянкой.
Конечно, говорить о том, что маскарад впрямую символизировал множество народов, населяющих российское государство, было бы неправильно — большая часть нарядов относилась к другим странам и континентам. Смысл этого действа был шире: выражалась характерная для культуры барокко идея множественности вообще, безграничного разнообразия мира и этнического разнообразия в частности.
К этому, впрочем, прибавлялся еще один идеологический оттенок. Вот что говорится об одном из маскарадов в «Достопамятных повествованиях и речах Петра Великого»>[155]: «Его величество, сделав маскерад публичный, состоящий из одежд различных народов, и сам присутствуя при том в голландском шкиперском платье, ездил с государынею и с прочими в масках по городу и при сем случае ей говорил: „Радуюсь, видя в самом деле в новой столице разных стран народов“. Сказал сие в таком чаянии, что тогда уже чужестранные в Петербург как сухим путем, так и морем приезжать начали, чем он был весьма доволен». Петровский маскарад, таким образом, свидетельствовал еще и об открытости российской державы для иностранцев. В этом также имелось противопоставление новой государственной идеологии существовавшему прежде в России недоверию к чужеземцам и иноверцам (патриарх Иоаким, например, в начале царствования Петра наставлял царей: «Да никакоже они, государи, попустят кому христианом православным в своей державе с еретики, иноверцами, с Латины, Лютеры, Калвины, безбожными Татары общения в содружестве творити, но яко врагов Божиих и ругателей церковных, тех удалятися»).
Открытость для иностранцев, а точнее, целенаправленное привлечение их в Россию неизбежно влекло за собой утверждение здесь такого фундаментального для имперского сознания принципа, как свобода совести. Изданный Петром I в 1702 году манифест «О вызове иностранцев в Россию» декларировал: «Мы, при данной нам силе от Всевышнаго, принуждения над совестми человеческими себе не восприемлем и охотно соизволяем, да каждый христианин на собственный свой ответ о попечении спасения своего трудится, тако мы будем накрепко то повелевати, дабы по прежнему обыкновению никто в вышепомянутом своем как явственном, так и приватном отправлении веры препятия не имел, но при том отправлении от всякого обеспокоивания оборонен и притом содержан был». «Веротерпимость составляла одну из славных основ империи, созданной Петром I», — эти слова А. И. Герцена приводит в своей статье «Петр I и веротерпимость» академик А. М. Панченко.
Мотив открытия для иностранцев московского «затворенного царства» связывался в имперской идеологии петровского времени с мотивом учения у иностранцев, просвещения дикости. Вспомним, например, любимый Петром эвфемизм для обозначения шведов — «учители». В этом отношении показательна роль уже упоминавшихся нами самоедов в общей картине новой империи. Представители «диких народов» воплощали в себе объект просвещения (и контрастом подчеркивали просвещенность, «европейскость» самого императора, его окружения и его столицы). «С Петра Россия считает своей миссией насыщение своих безбрежных пространств и просвещение своих многочисленных народов не старой, московской, а западноевропейской цивилизацией, универсальной по своим тенденциям», — писал выдающийся русский мыслитель Г. П. Федотов. Под непросвещенностью, кстати, понималось не только невежество, незнание наук и искусств, но и преувеличенная роль религиозного начала в государственной и общественной жизни, которая была характерна для московского периода русской истории. Империя Петра Великого становилась светским, секуляризованным государством.
