История Невского края - [62]
Заключение Ништадтского мира было ознаменовано в России серией торжественных мероприятий, среди которых была и состоявшаяся 22 октября 1721 года церемония «поднесения государю царю Петру I титула императора всероссийского и наименования: Великого и Отца отечества». С этого момента государство, подвластное увенчанному новыми титулами монарху, стало называться Российской империей, уподобляясь, таким образом, Древнему Риму, Византии и Священной Римской империи>[151]. Прежде всего, эти нововведения, как и многие другие, были призваны, по словам известного культуролога В. М. Живова, «создать образ новой России, порожденной Петром как демиургом>[152]: новая Россия обретает достоинство вселенской империи, подобной Римской, а ее верховный властелин наделяется божественной властью, совмещающей сакральные мотивы античного язычества и византийских теократических концепций». Такой смысл был отчетливо выражен в речи, написанной вице-канцлером П. П. Шафировым и произнесенной при вручении царю новых титулов канцлером Г. И. Головкиным; в ней говорилось, что «неусыпными трудами» его величества «вернии подданные из тмы неведения на феатр славы всего света, и тако рещи, из небытия в бытие произведены». Сакральный характер власти современная исследовательница Л. С. Гатагова называет первым из основных системных признаков государства имперского типа.
Но кроме такого наиболее общего, мифологического значения в понятие «империя» вкладывался и целый комплекс более конкретных характеристик государства, которые вовсе не обязательно в реальности были присущи России в то время, но приписывались ей петровской идеологией, старавшейся, чтобы они вошли в сознание и подданных царя, и иностранцев как действительные черты российской державы.
Так, всячески подчеркивалась принадлежность страны к европейскому культурному пространству, к числу «политичных народов», как было сказано в уже упоминавшейся речи Шафирова — Головкина. В своем глубоком исследовании идеологии петровского времени Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский показали, что «официальный титул императора <…> отчетливо указывал на римскую традицию и одновременно свидетельствовал о разрыве с русскими титулами». Слово «царь» в Древней Руси обозначало правителя, стоящего выше князя, и в этом значении оно применялось, в первую очередь, к ханам Золотой Орды, от которых в качестве титула и перешло «по наследству» к Ивану III и его потомкам. Несмотря на то, что этимологически это слово восходит к имени Гая Юлия Цезаря, то есть фактически к тому же источнику, что и слово «император», в контексте Петровской эпохи эти слова, как пишут Лотман и Успенский, «воспринимались не как синонимы, а в качестве своего рода антонимов». Таким образом, принятие Петром I титула императора в значительной мере призвано было продемонстрировать принадлежность России к европейской культурной традиции.
Другим обязательным свойством империи считались большие географические размеры и вытекающее отсюда обилие различных народов и племен, объединенных под благодетельной властью монарха. Огромной территорией Россия обладала, разумеется, и в допетровское время. Однако среди заслуг Петра территориальные приращения занимали не последнее место. По Ништадтскому миру прибалтийские земли уже юридически становились частью России, именно поэтому объявление ее империей было приурочено к празднованию окончания войны. Как заметила историк Е. А. Погосян, характерно, что титул императора даже еще до того, как он официально был принят царем, нередко применялся по отношению к нему в сочетании со словом «присноприбавитель». Например, под портретом царя работы А. Ф. Зубова, помещенном на фронтисписе «Книги Марсовой» (1712), прославлявшей победы над шведами, была сделана подпись: «Петр Первый, император присноприбавитель, царь и самодержец всероссийский».
Фронтиспис «Книги Марсовой» с портретом Петра I. Гравюра А. Ф. Зубова. 1712 г.
Что касается многонациональности России, то Петр не упускал случая продемонстрировать Европе эту особенность своей державы, порой даже с явным перехлестом. Так, зимой 1716 года он подарил прусскому королю 30 обученных своему делу гренадеров, собранных, как сказано в мемуарах сопровождавшего их в Берлин П. Г. Брюса, «из разных частей царских владений <…>. Среди них был один индус, прежде ухаживавший за слоном, один турок, два перса и три татарина». В следующем году царь писал из Амстердама архангельскому вице-губернатору А. А. Курбатову: «По получении сего указу, сыщите двух человек самоедов>[153] молодых ребят, которые б были дурняя рожищем и смешняя, летами от 15 до 18 в их платье и уборах, как они ходят по своему обыкновению, которых надо послать в подарок грандуке Флоренскому>[154], и как их сыщите, то немедленно отдайте их тому, кто вам сие наше письмо объявит». Стойбище таких же экзотических подданных русского царя показывалось иностранным гостям на Петровском острове в Петербурге (свою экскурсию туда описал ганноверский резидент при русском дворе Ф.-Х. Вебер; см. также документ № 7). Помимо того, что данных самоедов демонстрировали в качестве живых «
