История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь - [55]

Бессонница связана с другой, глубинной, проблемой — ночными семяизвержениями, которые Вебер называет «демонами», «мучителями», «катастрофами». Они приходят во сне и будят его. Из переписки с женой видно, что именно из-за них в 1898 году Вебер стал особенно сильно беспокоиться о своем здоровье. В одном из писем жена пишет Веберу: «Радостно слышать, что твой сон немного улучшился... У тебя только “извержения” или эрекция тоже?»

В то время на языке медицины эякуляция без эрекции, а также импотенция и другие сексуальные расстройства назывались сексуальной неврастенией. Пациенты часто жаловались на непроизвольные семяизвержения. Врачи объясняли эту проблему (в соответствии с господствующей тогда теорией) перевозбуждением нервной системы и считали симптомом перенапряжения. Пациенты принимали диагноз с облегчением, так как он освобождал их от страхов и комплексов, связанных с импотенцией. Жена Вебера видит в поллюциях основную причину страданий Вебера. В 1898 году она пишет его матери:

«Позапрошлой ночью опять поллюции (как результат отвратительных ночных образов, которые он так ненавидит и которых так боится). Вредного, конечно, в этом ничего нет, лишь бы они [поллюции] не повторились. Но он уже хандрит».

Итак, Вебера мучают эротические сны. Из-за них он становится мрачным и раздражительным. Когда брат приехал навестить Вебера, тот, не успев поздороваться с гостем, «воспылал гневом». Жена комментирует: «Видимо, у него плохое настроение после ночных поллюций». «Он всегда помнит о них, — пишет Марианне свекрови, — они влияют на его настроение, и его общее состояние сейчас хуже, чем когда бы то ни было». И Вебер, и она ведут учет поллюциям. Похоже, что их зацикленность на этом событии далеко выходит за рамки нормы. Они записывают интервалы времени между поллюциями, их количество в течение ночи, другие детали. В более поздние годы, когда Вебер уже вернулся на работу, спонтанное семяизвержение, случившееся ночью, лишало его сна и надолго выводило из равновесия, заставляя чувствовать собственную ущербность.

Что скрывалось за этими поллюциями? Судя по всему, Вебер боялся собственной сексуальности и не мог разорвать порочный круг: импотенция в период бодрствования и семяизвержение в состоянии сна. Ему было трудно признать, что сексуальность, подавленная напряженными интеллектуальными упражнениями, находит выход, который Веберу кажется порочным и неестественным. Своему другу Карлу Ясперсу Вебер рассказывал, как еще в школьные годы испытал сексуальное возбуждение, когда его отшлепала горничная. Но Ясперс сомневался, что в такой семье, как у Вебера, горничная могла отшлепать достаточно взрослого мальчика. Может, в действительности, это рассказ о матери?

Ясперс, вслед за консультирующими докторами, считает сексуальность основной проблемой Вебера. В 1909 году некоторые из врачей даже всерьез обсуждали возможность его кастрации (!).

Но у болезни есть и положительная сторона. Вебер всегда утверждал, что относится к работе с иррациональным трепетом (работа для него — талисман). Высокие требования, предъявляемые им к себе, имели налет мазохизма — Вебер был готов истязать себя работой. «Болезнь заставила его расслабиться. Годы недуга открыли его душу для новых интересов, — писала спустя много лет жена Вебера. — Например, он почувствовал вкус к поэзии и живописи. К тому же его состояние никак нельзя назвать подавленным, скорее для него характерны резкие перепады настроения». Они с женой были очень близки, и эта близость усиливалась благодаря постоянным беседам — про сон, здоровье, поллюции, необходимость поменять постельное белье, нотации детям, ночные прогулки к чулану в поисках сыра, покоя и защищенности.

Как и многие другие болезненные люди, Вебер быстро понял, что из болезни можно извлекать пользу: быть объектом заботы и уклоняться от нежелательных действий. Впервые он узнал это на своем опыте еще в детстве. Фрейд писал, что усиление родительской любви в период болезни может в сознании ребенка трансформировать болезнь в способ получения наград и поощрений.

«Мотивы к “бегству в болезнь” часто начинают пробуждаться уже в детстве. Жадный на ласку ребенок, который не очень-то охотно разделяет любовь родителей со своими братьями и сестрами, вскоре замечает, что та достается ему вновь целиком, когда родители становятся по-настоящему озабочены его болезнью. У него в руках оказывается мощное средство вымаливания любви родителей. Он легко прибегает к нему, как только в его распоряжении находится подходящий психический материал для продуцирования недуга»¹⁹.

У болезни были и другие преимущества. «Болезнь и роль больного человека могут рассматриваться как убежище», — писал Финн Скордерюд. Центральная функция убежища — защита личности. Отступить, уйти в себя — значит ограничить проявления внутреннего «Я», когда чувствуешь угрозу со стороны. Неумение регулировать нагрузку приводит к бегству. Оно может принять форму работы или постоянных разъездов, легализующих беспокойную неусидчивость²⁰. Это подтверждает пример Вебера. Как только «извержений» становится слишком много, а дозы снотворного возрастают, он отправляется на юг. Бессонница освобождает его от работы, еще больше освобождают путешествия. В частности, ему не нужно думать о многих социальных обязательствах. В 1910 году Марианне пишет своей свекрови, что «с удовольствием принимала бы вечером гостей, но господа нервы нам этого не позволяют».