История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь - [14]

Новый homo melancholicus с удовольствием пишет о своих переживаниях.

В книге «Или — или» Сёрен Кьеркегор приводит фиктивное документальное свидетельство меланхолии — дневниковые записи, которые тогда, в 1843 году, произвели фурор. Все признаки меланхолии были налицо: ранимость, самоанализ, интерес к воспоминаниям и пограничным состояниям, таким как сон, транс и экстаз. Некто А, от имени которого ведется рассказ, углублен в созерцание собственных чувств. Нестерпимо страдая при виде духовной смерти современников, он отказывается принадлежать к какому-либо сообществу и выбирает добровольную изоляцию в темной квартире. Здесь он дает волю чувствам, предается мечтам, представляет различные ситуации, примеряет различные роли, но не отождествляет себя ни с кем. Меланхолия для него лишь повод, чтобы углубиться в себя. «Несчастнейший счастливее всех»⁴⁰. Так развивается личность неординарная, задача которой — выделиться из окружения.

Подобная позиция была не лишена кокетства и содержала опасность рождения стереотипов, однако обладала высокой притягательностью. «Многие... ищут сочувствия не столько для смягчения боли, сколько для того, чтобы их немного побаловали, чтобы с ними носились. Таким образом, они по сути рассматривают печаль как одно из жизненных удобств», — писал Кьеркегор. Художественное творчество уже не мыслило себя без меланхолии, и даже буржуазная общественность признала ее отличительным свойством чувствительной и рефлектирующей личности. Распространению меланхолии способствовали салонная культура и традиции эпистолярного жанра — письма и Дневники носили получастный характер и выполняли в определенных кругах функцию современных блогов.

Однако не следует относиться к меланхолии первой половины XIX века лишь как к эстетско-романтическому течению — ее корни уходят намного глубже. За ней скрывается бунт. Социальная психология утверждает, что меланхолические настроения могут овладевать целыми классами — от деградирующей аристократии до активно развивающейся буржуазии⁴¹. Результатом является неспособность к действию (сплин), но, в отличие от апатии, самосознание при этом сохраняется на высоком уровне, а чувство утраты успешно конвертируется в культурный капитал.

Со временем меланхолия становилась все более элитарной. Она превращалась в средство утверждения социального статуса. Критикующая меланхолия позволяла бездействовать, сохраняя при этом ауру избранности. В облике «шикарной» тоски и чувствительности меланхолия широко распространилась среди недовольных представителей низшего дворянства, комплексующей интеллигенции, бесплодно и бесцельно живущей аристократии. Быстро растущий и богатый европейский рынок медицинских услуг тут же отреагировал на это появлением множества различных лечебных заведений, процедур и внимательных докторов, готовых бесконечно выслушивать пациента и исцелять его нервы и душу.

Кстати, именно в начале XIX века у меланхолии развились новые симптомы. Особое значение приобрела ночь, которая стала метафорой внутреннего мрака и носителем меланхолических настроений. Складывается впечатление, будто ночь рождала новые физические проявления, для которых медицина придумывала диагнозы, например никтофилия (неестественная любовь к ночи), никтальгия (боль, что терзает человека ночами), никтофо-ния (способность говорить только по ночам). Как особый случай меланхолии рассматривались ночные приступы ужаса (рауог посишшв) — пережиток старой, «черной», меланхолии⁴².

Ощущения и проявления меланхолии в это время тщательно фиксировались и документировались в форме дневниковых записей и медицинских заключений. В Швеции такие свидетельства нам оставили Сергель, Стагнелиус и Эсайас Тегнер⁹.

Меланхолическая личность: Тегнер

В письме к другу Тегнер пишет: «Не знаю, откуда взялась эта диванная лень, это безразличие ко всему, что раньше давало мне радость жизни и зоркость зрения. Моя душа будто заплесневела. А мое внутреннее “Я” словно теряет свои члены один за другим и потихоньку умирает»⁴³.

Тегнер давно стал хрестоматийным образом, своего рода литературной иконой, о которой уже, кажется, все известно, и теперь остается только периодически предпринимать попытки ее «оживления», например средствами романного искусства, как в романе С. Клаесона «Рябина рдеет» (Кбппёгиуогпа gl6der, 2002). В стихотворении Тегнера «Хандра» (М^^икап, 1825) современный читатель в лучшем случае видит бледное отражение творческого и личного кризиса, переживаемого автором-мужчиной. Но письма Тегнера к друзьям, в которых он подробно рассказывает о себе и своих переживаниях, дают нам яркое представление о том, как выглядела меланхолия в начале XIX века и как это понятие соотносилось с личностью художника, экзистенциальным кризисом и болезненностью⁴⁴.

Зрелые годы Тегнера представляют собой череду постоянных колебаний между жизнерадостностью и глубокой тоской. В трудные минуты, когда в него намертво впивался «черный эльф меланхолии», ему казалось, что сердце в буквальном смысле слова «зацепилось за страх, обмоталось вокруг него», и теперь этот страх не дает Тегнеру спать по ночам, а днем омрачает его дух. Его преследуют «жуткие видения», терзают мысли о смерти и разложении. Потом настрой резко меняется — Тегнер становится дерзким и бесшабашным, часто балансирует на грани дозволенного, а иногда, по свидетельству окружения, «даже переходит эту границу». Он падок на женские прелести, любит поесть и выпить, несмотря на постоянные проблемы с желудком и другие болезни. Однако мрак преследует его повсюду и нередко проявляется в виде пессимистического и бесцветного восприятия мира.