История Марго - [44]

– А тебе-то какая разница? – спросила я.

– Просто я знаю его уже давно. Он человек влиятельный. Он может превратить ее в звезду или разрушить ее карьеру. Но еще он может без малейших угрызений совести сделать ей ребенка. Тут-то для нее все и закончится, не начавшись. А она как раз в его вкусе. Длинные ноги, губы как щупальца осьминога.

– Она его любит?

– С чего бы? – отозвалась Анук. – Он толстый, и у него гнилые зубы.

– В таком случае это он ее соблазнил, а не она его.

– Я видела, как она на него смотрит, как во время репетиций кладет руку ему на колено под столом.

– Может, она с ним счастлива.

Анук провела языком по зубам, проверяя, не прилипла ли к ним еда.

– Ты бываешь очень жестока к людям, которые кажутся тебе похожими на тебя саму, – сказала я.

Она раздраженно вздохнула и забрала у меня тарелку, даже не спросив, буду ли я доедать. Остатки она соскребла на собственную тарелку, чтобы выбросить. Я не всегда понимала, когда меня заносит. Мы обе были малочувствительны к взаимным нападкам, но не решились бы так разговаривать с кем-нибудь еще, даже с Тео или Матильдой, потому что понимали, как это ранит и как безобразно выглядит.

– Я хочу, чтобы она делала осознанный выбор, когда речь идет о ее будущем, – сказала Анук.

– Нет, ты хочешь ее спасти. И что ты собираешься сделать? Скажешь ей, чтобы она его бросила?

– Я надеюсь, что они предохраняются, вот и все.

Я повторила в уме ее слова. Анук подразумевала, что материнство – препятствие на пути к профессиональному успеху. Разве она не рада, что стала матерью, что у нее есть я? Я хотела такую мать, чтобы с ней можно было смеяться, как с подругой. Когда я жаловалась Матильде, она советовала мне набраться терпения. “Твоя мать делает то, что умеет лучше всего”, – говорила она. Разве она не поддерживает тебя день за днем?

Я знала, что в словах Матильды есть доля правды. Может, у Анук тоже не было аппетита и она тоже переходила дорогу, не глядя по сторонам. Еда никогда не имела для нее значения, а теперь она набивала полный рот и жевала – наверное, рассчитывая подать мне пример. Иногда, идя со мной по улице, она хватала меня за руку.

Я думала об этом, когда поднимала ее брошенные вещи, ставила книгу обратно на полку или убирала со стола ее тарелку. Я представляла, что она оставляет все это специально, чтобы я заметила. И только в такие моменты, складывая шарф или отмывая раковину, я чувствовала, как во мне поднимается жаркая волна.

Незаметно наступил ноябрь. Я страшно устала от серости и холода, от вечно мокрого тротуара. В квартире было так же промозгло, как и на улице, Анук терпеть не могла тратить деньги на такие пустяки, как отопление.

По субботам я приходила в “Шез Альбер”, садилась за круглый столик у окна и пила кофе. Я смотрела на школу через дорогу, на ее тяжелые двери, запертые по выходным, на серебристую табличку с названием, набранным печатными буквами. Иногда я делала уроки и готовилась к занятиям, но большую часть времени только притворялась, что пишу в тетради, а в голове было пусто. Я пила больше кофе, чтобы побороть сонливость и ощутить проходящий через мои ладони заряд энергии. Кофе придавал существованию динамичности.

В первые или вторые выходные ноября, свернув на улицу, где находился лицей, я увидела мужчину, похожего на папу. Бежевое здание с высокими окнами вырастало вдалеке. Мужчина прошел мимо. Он был немолод, среднего роста, и кутался в шарф. Ноги он ставил носками наружу, походка у него была совсем как у папы, и на мгновение у меня потемнело в глазах.

Я вспомнила его бледные щиколотки, которые обнажались, когда он завязывал шнурки. Хлопковые брюки со стрелками и обтрепавшимися краями штанин. Тепло и бумажную сухость его рук. Как-то раз он массировал мне плечи, пока я готовилась к выпускному экзамену по французскому, и говорил, что у меня все получится. Надо было позвонить ему. Может быть, он ждал моего звонка. Я закрыла глаза и попыталась представить его лицо, но видела только горло, нежную кожу, поднимавшуюся и опускавшуюся в такт движениям кадыка.

Я надавила пальцами на веки и согнулась пополам – живот пронзило острой болью. Женщина на улице спросила, не нужна ли мне помощь. Я бросилась в “Шез Альбер”, преодолев оставшееся расстояние бегом, и влетела в туалет. Со мной часто случались такие приступы, и меня выворачивало наизнанку.

Теперь его присутствие чувствовалось все меньше и меньше.

Я вымыла руки и открыла дверь. Столик в углу, за которым я обычно сидела, заняли два незнакомых парня. Я оглядела кафе в поисках свободного места, но для выходных народу было необыкновенно много. За маленькими столиками, склонившись над учебниками, сидели мои одноклассники. Ни с кем из них я не была дружна настолько, чтобы попросить разрешения к ним присоединиться. Лучше вернуться домой, сказала я себе и двинулась к выходу, огибая столики, хотя уж куда-куда, а домой мне не хотелось совершенно. Даже с включенным светом квартира выглядела мрачной. Я думала позвонить Жюльет и напроситься в гости, но несколько часов назад она говорила мне, что к ней приехала мама. Я стала протискиваться мимо стойки. Женщина, сидевшая на барном стуле с краю, вдруг заерзала. Видимо, задела соседа локтем, потому что я услышала, как она просит прощения. Тяжелые пряди длинных черных волос на спине показались удивительно знакомыми. Кого же она мне напоминает? Я остановилась рядом, так близко, что могла дотронуться до нее, и тут, как будто почувствовав мое присутствие, Брижит обернулась.