История Марго - [43]

Случались дни, когда я уже готова была рассказать ей правду. Желание признаться было таким сильным, что я чувствовала, как слова подходят к горлу. На висках и в подмышках выступал пот, сердце начинало биться чаще. Меня поражало, как это она не слышит его стук. Но в последнюю минуту я всегда шла на попятную. Я слишком боялась ее реакции. Может быть, она перестанет со мной разговаривать, а я не хотела ее терять.

В течение нескольких недель мои оценки становились все хуже, и я впервые получила четыре балла из двадцати по физике-химии. Мадам Рулле избавила меня от унижения. Она решила не раздавать нам листочки в порядке убывания оценок и просто написала: “Есть над чем поработать”. Несмотря на ее доброту, для меня это стало ударом. Мне было стыдно, и я перевернула листок, обещая себе вплотную заняться учебой. Жюльет сдала хорошо. Ее оценка, выведенная красным, с примечанием “Très bien!”[25] внизу, так и бросалась в глаза. Я злилась, что ей это далось так легко.

В последнее время Жюльет писала сценарий для фильма. Она хотела взяться за дело сейчас: лучшие режиссеры начинали совсем молодыми. Ей предстояло проучиться как минимум два года, может быть, пойти в prépa[26], чтобы поступить в престижную киношколу Ля Фемис. Я спросила, что это за сценарий. Она загадочно ответила, что покажет его мне, как только закончит.

– Это мелодрама или комедия? – поддразнила ее я.

– За кого ты меня принимаешь? – Она изобразила возмущение.

– За любителя.

– Я тут подумала, не получится ли уговорить твою мать сыграть в моей короткометражке? Что скажешь?

Мы сидели на скамейке возле лицея. На Жюльет был синий пуховик и старые поношенные ботинки с когда-то белыми, а теперь посеревшими шнурками. Она смотрела на меня с нетерпением.

– Сейчас не лучший момент, и мы не очень ладим.

– Конечно, – сказала она мягче, – я понимаю.

Я чувствовала себя виноватой за то, что отказываю ей, но обратиться к Анук с этой просьбой, когда она и так жаловалась на переутомление, было немыслимо. Разве я могла поручиться за фильм Жюльет? Откуда мне знать, хорош он или нет? Воздух был таким ледяным, что холод ощущался даже во рту. Уже стемнело. Уроки всегда заканчивались после заката.

– Раз так, сниматься придется тебе, – сказала Жюльет. – Ты мне подойдешь.

– Я не умею играть.

– Это же фильм, не переживай. Я смонтирую все так, что ты будешь выглядеть шикарно.

Я улыбнулась. Я не могла воспринимать ее слова всерьез.

– Ладно, посмотрим.

Она сказала “спасибо”, взяла меня под руку и положила голову мне на плечо.

По утрам я просыпалась с отчетливым ощущением, что мое сердце разбито. Я знала: что-то ранило меня, но это было в прошлом, и теперь во мне оставалась только зыбкая грусть. Я не могла вспомнить, что произошло. Эти несколько секунд забвения были благодатью. Потом память возвращалась. Он умер. Что-то резко обрывалось у меня в животе.

Я пыталась думать о другом. Представляла, как Жюльет закуривает у окна и привычным движением стряхивает пепел. Как Матильда моет и нарезает купленный на рынке лук-порей. Как Тео включает в гостиной радио.

Я переходила дорогу, не видя автобусов и машин. Я наслаждалась этим ощущением отстраненности. Я бы никому в этом не призналась, но мне нравилось, как легко я теряю в весе, потому что желудок теперь постоянно скручивали спазмы; нравилось, что гудки машин всегда возвращают меня к реальности. Я рыдала по ночам и с утра чувствовала себя разбитой, щеки и губы воспалились, соль разъедала кожу под глазами. Я тщетно ждала, что Анук заметит и что-нибудь скажет.

Но она погружалась в свои проекты с головой, запах ее духов от “Эрмес” витал по всей квартире, и ее голос доносился из-под двери комнаты, когда она говорила с Матильдой по телефону. Уже потом я поняла, что она хотела защитить меня. Она относилась к роли матери серьезно, просто понимала ее по-своему.

Но когда она думала, что я не смотрю, я замечала внезапную пустоту в ее глазах и дрожь в руках, резавших яблоко. Возвращаясь домой из школы, я видела ее опухшее лицо. Это по-прежнему приводило меня в ярость: она не могла не показывать мне свою боль, даже когда старалась.

Наши совместные ужины почти всегда проходили в тишине. Надо было чем-то питаться, и мы ели одно и то же изо дня в день. Топливо на завтра, говорила она. Готовый рис с лососем в полиэтиленовых упаковках, которые мы бросали в кипящую воду, нарезанные помидоры с моцареллой, половинка дыни и прошутто, замороженные и разогретые в духовке pommes dauphine[27]. Когда в холодильнике было пусто, я ела хлопья.

Однажды вечером Анук говорила без умолку, рассказывая мне о пьесе, в которой играла по просьбе одного своего друга. Она просто помешалась на этой пьесе. Это была низкобюджетная постановка. Платили ей мало, но у режиссера, того самого друга, был талант. Она очень обрадовалась, когда ее пригласили в этот проект, а сейчас говорила о нем с горечью. Я почувствовала неладное.

– Тебя что-то беспокоит? – спросила я.

Ее друг спит с актрисой, играющей главную роль. Он старше ее на двадцать три года, но куда более серьезная проблема – это разница в их положении. Она никто. Это ее первая роль в театре. Соблазнять режиссера в самом начале карьеры было глупой ошибкой.