История иудаизма - [166]

Младший современник Лютера Жан Кальвин испытывал к евреям не больше любви, чем Лютер, хотя в его теократическом государстве, установленном в Женеве в 1540-х годах, евреев и не было: их изгнали из города еще в 1490 году. Однако питаемое Кальвином уважение к Ветхому Завету пробудило у его последователей и преемников не только стремление изучать древнееврейский язык, чтобы понимать Библию в подлиннике, но и готовность дозволить евреям изучать Писание так, как они сами пожелают. И в 1619 году в кальвинистской Голландии евреям предоставили полную религиозную свободу при условии, что они будут вести себя как одна из религиозных общин, подобно тем же кальвинистам, и верить, среди прочего, что «существует жизнь после смерти, в которой праведники получат награду, а злодеи — кару». Вполне вероятно, что наказание Спинозы еврейской общиной Амстердама за его сомнения в божественном происхождении Писания было вызвано, среди прочего, боязнью реакции со стороны местных кальвинистов и возможных неблагоприятных последствий для общины [11].

Некоторые явления внутри христианства, например милленаристские настроения[135], охватившие немалую часть протестантской Европы в середине XVII века, напрямую отразились на еврейской жизни; в частности, ими могло быть обусловлено желание Кромвеля вернуть евреев в Англию в 1650-х годах. Более тонким и все же реальным было влияние христианского богословия на еврейскую мысль: представляется невероятным, что энтузиазм последователей Шабтая Цви был совершенно не связан с современными ему схожими движениями в христианском мире, например «людьми пятого царства» — одной из сект милленариев в Англии при Кромвеле. Самое же непосредственное воздействие христианских идей шло через «конверсос», которые, возвращаясь в лоно иудаизма, приносили с собой убеждения, вынесенные из полученного в Испании или Португалии христианского образования: так, кровные связи — фами́йя — сильнейшим образом влияли на религиозную жизнь евреев Кюрасао на протяжении всей истории общины. Необычность «конверсос» заключалась уже в том, что они сами выбрали свою религиозную идентичность. Нередко они с трудом адаптировались к традиционным еврейским обычаям, например к необходимости скрупулезно соблюдать кашрут: это было не слаще отвергнутого ими католичества, и зачастую они предпочитали жить нерелигиозной жизнью или даже принимать то иудаизм, то христианство в зависимости от сиюминутного удобства [12].

Вариант, избранный «конверсо» португальского происхождения Уриэлем Акостой в Амстердаме в XVII веке, увы, не принес ему счастья. Акоста (более точное написание фамилии — да Коста) родился в семье марранов (то есть тайных евреев) в Португалии. Прочитав еврейскую Библию, он преисполнился скепсиса по отношению к христианскому вероучению, бежал в Амстердам и принял там иудаизм, но разочаровался и в нем. Как объяснял Акоста в автобиографии, за попытки поставить под сомнение раввинистическую традицию как исказившую библейскую истину, в особенности догматы о бессмертии души и воскрешении мертвых, в 1624 году еврейские власти, опасавшиеся за собственное положение в городе, исключили его из общины:

Немного дней спустя я узнал, что нравы и установления иудеев нисколько не соответствуют предписаниям Моисея. Если закон следовало соблюдать безоговорочно, чего он и сам требует, то плохо поступили так называемые мудрецы иудеев, изобретя столько полных отступлений от закона. Поэтому я не мог воздержаться — думал этим даже угодить Богу — от свободной защиты закона. Теперешние иудейские мудрецы до сих пор сохраняют свои нравы и злой характер… При таком положении дела решил я написать книгу, чтобы показать справедливость моего дела и открыто доказать на основании самого закона пустоту фарисейских традиций и правил и противоречие их традиций и установлений закону Моисея. Когда я начал свой труд, случилось так (нужно говорить все напрямик и в полном соответствии с истиной, как произошло), что по зрелом обсуждении я решительно примкнул к мнению тех, которые награду и наказание Ветхого Завета считают временными и нисколько не помышляют о загробной жизни и бессмертии души… Дети, наученные раввинами и своими родителями, собирались толпами на улицах, громко поносили меня, раздражали меня разными оскорблениями, кричали, что я еретик и отступник; иногда даже толпились перед моим крыльцом, бросали камни и всячески пытались расстроить меня, так что я не мог пребывать спокойно даже в собственном доме[136].

Эта кампания насилия и устрашения тем удивительнее, что она произошла в городе, в начале XVII века достигшем вершин богатства благодаря всеобщей свободе, объявленной из тех соображений, что защита интересов меньшинств — меннонитов, мусульман и тех же евреев — полезна для деловой атмосферы. В Амстердаме сефарды вкладывали деньги, добытые торговлей с сородичами на рынках Северной Африки или на другой стороне Атлантики, например в Кюрасао, в строительство великолепных особняков, а в 1675 году построили в сердце христианского города великолепную Большую синагогу. В Амстердаме было множество типографий, процветала книжная торговля. Но и здесь, где царили невиданные ранее достоинство, преуспевание и свобода, Акоста не мог следовать до конца туда, куда вел его разум. Он отрекся от своих взглядов, но в конечном итоге вновь стал противником раввинов, заявляя, что следует «естественному закону», и придя, таким образом, к деизму. Эту точку зрения Акоста защищал и в автобиографии под названием «Пример человеческой жизни», написанной незадолго до его самоубийства в 1640 году [13].