История Испании - [63]

65. Политический труп

Альфонсу XIII, со всеми его ляпами и нерешительностью, его торжественным, с оркестром, следованием в кильватере за вояками и разными другими заметными проявлениями бурбонства[60], могут быть адресованы те слова, которые великий Соррилья вложил в уста дона Луиса Мехиа, когда тот бросает упрек дону Хуану Тенорио (имея в виду Анну де Пантоха): «Дон Хуан, да, я любил ее, / но дерзостью своей / вы сделали ее негодной / для вас и для меня». Что касается примененного королем авторитарного снадобья в виде Примо де Риверы, то оно вышло боком и ему самому, а недостаток его симпатии к двухпартийной системе бросался в глаза чрезвычайно. Делая ставки на высшие слои буржуазии и католическую церковь как на свои последние редуты, монархическая Испания теряла все перспективы. Пути назад уже не было, а кроме того, фигура короля не в полной мере отвечала требованиям времени, потому как легкомысленная сторона личности этого чувака давала немало поводов взывать к небесам: много фото в Биаррице и Сан-Себастьяне, много скачек на ипподроме, много автомобилей, много пиявками присосавшихся аристократов вокруг него и толпы миллионщиков еще ближе, ну и какой-нибудь пропагандистский вояж в Лас-Урдес[61], – это да, чтобы раздать несколько дуро и сфоткаться с представителями мира голодных и рабов. Все это (в тех декорациях, когда европейская битва между правыми и левыми, между консерваторами и силами, поначалу просто недовольными существующим положением дел, но теперь уже и революционными, туго натягивала струны, пока вовсе их не порвала) было похоже на безмятежную прогулку по краю пропасти. А в придачу ко всем проблемам – «Не дай нам, Господи, оказаться в руках героев» – война в Африке и неимоверно тяжелая кампания в Эр-Рифе породили новый тип испанского офицера, столь же блестящего на поле боя, как и опасного в тылу: националиста не на жизнь, а на смерть, склонного к кумовству со своими, несгибаемого, агрессивного, с ярко выраженной этикой рукопашного боя, призванной вершить насилие над врагом, а не щадить его. Тот тип офицера, который вследствие политических глупостей, повлекших за собой трагедии в Марокко, глубоко презирал парламентскую систему и был склонен к мятежам и заговорам против всего, что ему не нравилось, – организуемых в штабах, офицерских казино и залах, где хранится знамя полка, а потом и на улице. В большинстве своем эти военные были националистами и радикальными патриотами, с тем единственным различием (особенно после краха диктатуры Примо де Риверы), что одни склонялись к авторитарным решениям в духе консерватизма, а другие – эти находились в меньшинстве, хотя их тоже было немало, – также к авторитаризму, но левому. Однако обе руки месили одно тесто. В любом случае, те и другие были уверены в том, что монархия катится под горку вверх тормашками. Так что республиканизм (вопреки тому, что думают сегодня многие недалекие люди, республиканцы всегда были и левыми, и правыми) растекался не только по улицам и проселочным дорогам, но и по казармам. С другой стороны, баскский и каталонский вызовы (а последний все больше сползал к мятежному сепаратизму) пейзаж сильно портили; оппортунизм же многочисленных политических игроков – как центристов, так и деятелей периферии, жаждущих половить рыбку в мутной воде, – ставил палки в колеса поискам любого разумного выхода из ситуации. Да и католическая церковь, с которой на каждом шагу возникали терки по вопросам школьного образования, женской эмансипации и социальных реформ, тоже никак не способствовала благополучному разрешению сложившейся ситуации. Конституционная, ориентированная на демократию монархия стала невозможной, потому что ее давно уже прикончил сам король. Теперь, после ухода диктатора Примо де Риверы, Альфонс XIII получил политический труп – свой собственный. Пресса, салон и кафедра требовали серьезных перемен, а кроме того – положить конец махинациям. Университеты кипели так, что любо-дорого посмотреть, рабочая молодежь и студенты вступали в профсоюзы и политические организации, возвышая свой голос, а еще более левые силы уже считали республику не конечной, а всего лишь промежуточной целью на славном пути к социализму. Защитников трона становилось все меньше, и интеллектуалы, такие как Ортега-и-Гассет, Унамуно или Мараньон, прямой наводкой били по Альфонсу XIII. В короля уже не верил никто. Последние дни монархии протекали в агонии; о реформах речи не шло, их никто не просил, теперь осталось всего одно требование: вышвырнуть монарха на гребаную улицу – вон. Возник заговор офицеров-республиканцев на самом высоком уровне, в старом добром стиле xix века; но дело не задалось, потому как накануне даты переворота, включавшем в себя и всеобщую стачку, два экзальтированных капитана, Галан и Гарсия Эрнандес, выступив на свой страх и риск, дали фальстарт в гарнизоне Хаки. Их расстреляли с такой бешеной скоростью, что никто и глазом моргнуть не успел, – и оба тут же превратились в почитаемых народом мучеников, а задуманный переворот пошел к черту. Но все уже было ясно. И когда на январь 1931 года были назначены выборы, то все понимали, что эти выборы станут плебисцитом по вопросу: монархия или республика? И что грядут очень интересные времена.