История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - [73]

, признававшим доселе византийское главенство, и иудейскими жителями нескольких местечек, расположенных по берегу моря, к югу от этого города. Взамен уплаты известной дани им были обещаны терпимость и покровительство со стороны мусульман. Двадцать дней простояли войска в Тебуке, пока наконец Мухаммед выступил с главными силами в обратный путь и через несколько недель вернулся снова в Медину. Меж тем отборный отряд из 420 всадников под предводительством Халида был отряжен на набег. В 40 приблизительно милях на северо-восток от Тебука лежал посреди пустыни оазис Думаталь-Джандаль. Еще три года тому назад (6 = 627) жители его обязались платить дань Мухаммеду. Если известие справедливо, то, вероятно, после сражения при Муте, значительно повредившего на долгое время влиянию ислама на севере, этот передовой пост стал снова в вассальные отношения к Персии, при посредстве тогдашнего христианского королевства Хиры. Правителем оазиса было уже новое лицо, некто Укеидир, понятно, принявший христианство. Халиду с его неожиданно нагрянувшими бедуинами удалось захватить в плен самого князя, находившаяся с немногочисленной свитой на охоте. Пленника свезли в Медину, откуда, однако, был он отпущен после заключения с ним нового договора об окончательном подчинении оазиса. Этот же самый девятый год, к концу своему (начало 631), принес пророку облегчение, положим, давно уже ожидаемое. Скончался Абдулла Ибн Убай. Некогда могущественнейший человек во всей Медине, он вынужден был давно уже уступать шаг за шагом тому, кого считал постоянно за коварного проходимца; и ненавидел же он его от души. Во всем, однако, был виноват он сам: вечно опасаясь нарушить раз заключенный с Мухаммедом договор, он выказал совершенно не свойственную мужчине слабость, особенно тогда, когда покинул на произвол судьбы иудеев Кейнока и Надир, тоже связанных с ним договором. Положим, многое легко объяснялось тесной племенной связью с союзниками пророка, но все же его поведение нельзя было оправдать. Зато и наказание было ужасно. С болью в сердце приходилось ему ежедневно примечать, как рос постепенно этот плебей из Мекки, и каждый новый успех разрывал на части душу князя хазраджитов. Неудержимо опускался этот родовитый человек и становился в ряды недовольных, не имеющих никакого влияния на дела. Устраненный от них, в бессильной злобе сжимавший и разжимавший кулаки, присматривался несчастный, как сотни многих других достигали почестей и богатств; эти муки павшего величия закончились наконец бесславной смертью всеми покинутого на болезненном одре. Такова была его судьба, которая и ныне вспоминается не без сожаления. Мухаммед был слишком умен, чтобы пропустить подходящий случай. Торжественно произнес пророк лично молитву над гробом, как бы признавая в почившем истого мусульманина. Но вслед затем появился коран, в котором воспрещались дальнейшие ходатайства за «лицемеров»; их сразу приравняли к неверующим. По охоте либо нет, вынуждены были они перейти в ислам. Со смертью Абдуллы о них более не упоминается; последние судорожные движения самостоятельности Медины окончательно прекратились.

Но и в остальной Аравии, казалось, подоспело время, когда наступила возможность смело затянуть вожжи покрепче и подавить всякое непослушание, всякое неверие, даже в отдаленнейших племенах, депутации коих одна за другой продолжали появляться в столице до самого конца десятого года. До сей поры допускалось еще прибытие языческих пилигримов на мекканские празднества, все еще не решались воспретить сразу после взятия города пряток их на поклонение идолам; за ними сохранялась еще как бы тень равноправия. Во всяком случае подобного рода послабление пророк не освящал личным присутствием, да и не находил удобным потворствовать этому в осязательной форме; поэтому он совершил пилигримство посещения лишь в восьмом году (630), после раздела добычи при Джи’раны. В девятом же году (631) вовсе не пожелал посетить Мекки, а послал вести паломников из Медины Абу Бекра, присоединив к нему Алия. Ему предписано было объявить всем присутствующим, собравшимся со всех концов Аравии, что отныне окончательно упраздняется язычество. В последний день празднеств, по принесении торжественной жертвы в долине Мина, объявил Алий всему собравшемуся народу торжественное отречение Бога и его посланника от слуг идоловых, как это сохранилось в начале девятой суры Корана. Ни один неверный — вот сущность содержания этого исторического документа — отныне не может вступить в пределы священной местности для исполнения обрядов паломничества. Договоры, заключенные пророком с неверными, остаются в силе до истечения срока подписанного документа, под условием продолжения неуклонного исполнения по нему. Кто же не может предъявить подобного договора, тому предлагается на выбор: или принятие ислама, или беспощадная война до истребления. До истечения священных месяцев даруется им беспрепятственное возвращение на родину, а затем они подвергнутся нападению на том месте, где будут застигнуты.

Замечательные эти положения и поныне регулируют отношения ислама к исповедующим другие религии. Христиане и иудеи, живущие во владениях мусульман, охранены особыми договорами: им обеспечена веротерпимость, если они согласны исполнять условия, изложенные пророком в его договорах с христианами Неджрана и Айлы, с иудеями Хейбара и с их северными единоверцами. Эти же самые условия применялись впоследствии халифом Омаром во время его великих завоеваний и к новым странам. Когда же неверные вздумают их нарушить, в особенности если не пожелают платить наложенной на них дани, мусульмане считают себя вправе преследовать их беспощадно, пока не истребят совершенно или же не обратят непокорных в ислам. Настоящее идолопоклонство в особенности преследуется. Язычников, во всяком случае, следует понудить принять ислам. Если у мусульман не хватает сил привести это в исполнение немедленно, они могут заключить с неверными перемирие на известный срок — подобно тому, как поступил пророк при Худейбии, — но обязательство «священной войны» остается в прежней силе и должно быть исполнено при первой возможности. Один только тот, кому неведомо, что эти первые основы мусульманского государственного права составляют ненарушимую религиозную норму ислама, может верить в возможность даже ныне истинного равноправия иноверцев в пределах мусульманского государственного владычества. Тщетны также упования на изменение этого порядка при помощи введения учреждений, позаимствованных с Запада. Каждый правоверный отвернется с омерзением от малейшего калеченья основных его законов. Все эти «договоры» и «конституции», которые выманила скорее себялюбивая, чем просвещенная дипломатия, например у турок в нынешнем столетии, воображая осчастливить их против воли, не стоят того клочка бумаги, на котором они начертаны. Мусульманские государственные люди усматривают в этом лишь новое доказательство непроходимой глупости неверных, полагающих надежду свою на витиеватость фраз, лишенных всякого разумного смысла в глазах истинного правоверного.