История города Афин в Средние века - [228]

Впрочем, свою признательную благодарность Риму Грегоровиус выразил, создав во многих отношениях образцовый труд «Свидетельства о римском гражданстве со времен Средневековья». Отдельные отзвуки тем по истории города Рима фигурируют и в множестве небольших сочинений Грегоровиуса. Завершив свое главное творение, он более не видел перед собой новой задачи, достойной трудов и усилий, «поскольку», как писал он тому же Тиле, «после такого труда, каким была история Города, все прочее, попадающее в сферу моих интересов и возможностей, представляется мелочным и малозначительным… Я даже должен признаться, что в настоящее время вся эта книжная ученость и копание в бумагах утомляют меня. Мне приносят отраду лишь греческие авторы, и теперь я всецело посвятил себя греческому языку». И все же вышло так, что эти занятия греческим оказались — не вполне осознанно для самого Грегоровиуса — подготовкой к созданию новых замечательных произведений.

Дело в том, что люди типа Фердинанда Грегоровиуса, возможно, и могли бы наслаждаться отдыхом, но дух влечет их вперед, к новым трудам, придавая им новую творческую силу и энергию.

Уже в марте 1877 г. Грегоровиус пишет из своего «древнего и вечно прекрасного Рима»: «Поистине, когда я ступаю по этой священной земле, из нее в меня вливается некая живительная сила, и это позволяет мне надеяться, что мои слабые силы еще далеко не исчерпаны и им найдется новое применение. А пока что мне здесь более решительно нечего делать, и я вообще не знаю, хорошо ли мне браться за новый большой труд, который никоим образом не имеет римских истоков. Здесь потребно наставление мудреца, и притом — услышанное в надлежащее время; а я… даже пример интриг не делает меня более податливым и удобопреклонным… Мне представляется завидный удел бессмертия, предмет коего расположен между двумя перстами, такими, как Данте и Вергилий».

Однако вскоре Грегоровиусу довелось вновь ощутить в крови биение творческого пульса, почувствовать волнение, беспокойство, нерешительность, желание обрести предмет, коему он должен придать черты художественного образа. И когда ему показалось, что он наконец-то его нашел, он вновь со свежими силами взялся за работу. Это был труд о Тридцатилетней войне. Ему казалось, «что эта ужасающая эпоха является тем не менее самой важной для современной истории и своего рода пограничной полосой между двумя эпохами мировой истории». Вскоре он сообщал, что преисполнен решимости «написать, насколько это будет возможно, историю Тридцатилетней войны в двух томах — книгу, которую должен прочесть весь немецкий народ, и если я проживу еще пару лет, надеюсь, он сможет ее прочесть».

Грегоровиус взялся за труд со всей ответственностью, собирал материал, начав с изучения архивов, и в качестве пробного эссе опубликовал в 1879 г. небольшую работу «Урбан VIII[873]: конфликты с Испанией и императором», а в 1880 г. — эссе «Кривелли, резиденты герцогов и курфюрстов Баварских в Риме в период 1607–1659 гг.». Но увы, детальное описание этой эпохи со всем ее своеобразием не доставило автору продолжительного удовлетворения. При всем необозримом множестве источников — «шаге ingens et immensum[874]», как Грегоровиус как-то раз писал Тиле, он очень скоро отказался от мысли создать целостное изображение и вознамерился публиковать отдельные исследования и эссе, но затем пришел к осознанию того, что он «не сможет довести до намеченной цели свои штудии по истории Тридцатилетней войны, в том числе и по причине безграничного варварства немецкого письменного языка той эпохи — эпохи национального одичания».

Эти работы над историей Тридцатилетней войны сперва были прерваны жалобой семейства Гумбольдт, протестовавшей против намерения Грегоровиуса осуществить издание «Писем Александра фон Гумбольдта к его брату Вильгельму». Глубокое проникновение в образ мыслей этих духовно близких ему братьев наложило особый отпечаток на глубокое по содержанию введение, озаглавленное «Братья фон Гумбольдт». Однако определяющим для дальнейшей творческой судьбы Грегоровиуса все же стало его первое путешествие в Грецию.

Весна 1880 г. принесла ему исполнение одного из давних и заветных его желаний — собственными глазами увидеть земли древних греков. Ибо хотя Грегоровиус благодаря своим работам буквально сросся с эпохой Средневековья, давняя мечта гуманистов по прекрасной заре человечества — Древней Греции сохраняла для него свою неотразимую притягательность. Еще в 1853 г., во время своей первой поездки на Сицилию, он испытал особое благодатное чувство, подышав «воздухом Эллады». Как восторженно звучит гимн Афинам в авторском введении к истории города Рима, когда Грегоровиус воспевает их как «первое средоточие духа Запада, их науки, философию и прекрасные идеалы… Вся творческая деятельность мысли и фантазии сосредоточилась в столице эллинистического духа, и эта маленькая республика Афины Паллады с тех пор сохраняет безраздельное господство над умами человечества, и господство это продолжает и будет продолжать оказывать влияние на формирование народов». И страстное желание увидеть Афины стало бы всепоглощающим, если бы не властный образ вечного Рима, завладевший его воображением. Мы знаем, что Грегоровиус был буквально потрясен, впервые увидев Рим с высоты Капитолийского холма. Знаем мы и то, что прекрасная панорама моста через Тибр подсказала ему общий план истории города Рима. Мы можем представить себе, какие чувства обуревали его, когда Грегоровиус, которому исполнилось уже пятьдесят девять лет, устремил с вершины Акрополя взволнованный взгляд через лазурное Греческое море на видневшийся вдали Саламин. Теперь подле него более не стояла муза поэтического искусства, сопровождавшая его в первые годы изысканий по истории Рима: ее оттеснила строгая и серьезная Клио