История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - [21]

Он кивает; его пылающие скулы выдают хорошее настроение.

— А что в это время делала Франция?

— Она оказалась под вторым регентством мамаши Бланки!

— Это второе регентство, наверное, было ещё менее прикольным, чем первое, — размышляет Огромный. — Вдова постарела, и она думала о том, что её мальчуган проводит время с её снохой на Филиппинах, и от этого характер у неё становился ещё противнее! Домработницам, наверное, от неё доставалось! Не стоило разбиваться китайским вазам или подгорать фасолевому рагу! И когда же он решил вернуться к своей маман?

— Когда узнал, что она загнулась.

— Неглупый монарх! Святой, но себе на уме! А что он сделал, когда вернулся в Панаму?[58]

— Он легализовал бордели. И это немалая его заслуга[59].

У Берю на глазах слёзы.

— Милейший человек! Я понимаю, за что его сделали святым, — шепчет он проникновенным голосом. — А что было потом?

— Через несколько лет он отправился в другой Крестовый поход: восьмой и последний. Но там на него свалилась болезнь, и он встретил свою смерть в Тунисе.

— Наверное, Бургиба[60] оказался ядовитым, — шутит Толстяк. — Отчего он умер?

— От чумы!

Мой славный ученик прижимает нижнее веко своим кривым указательным пальцем и оттягивает его вниз, демонстрируя нам кровавый бычий глаз.

— Не катит с чумой, — говорит он, — со своими борделями[61] он дал дуба от чего-то другого. Но поскольку его сделали святым, дело замяли, в противном случае пострадала бы его репутация.

Дополнительный материал:

Сторожевая вахта слуги Берюйе

— Шухер! Король идёт! — прошептал слуга Берюйе и проворно спрятал игральные кости в рукав.

Его партнёр, конюх Пинюшон, менее живой телом и умом, потратил гораздо больше времени на то, чтобы сграбастать свою ставку.

Эти ребята играли вот уже некоторое время в передней замка Понтуаз, где король Людовик Девятый, его жена и его почтенная матушка проводили дни. Людовик Девятый терпеть не мог азартных игр (он говорил, что они размягчают душу и открывают дверь пороку), поэтому его слуги окружали себя предосторожностями, когда катали бобсы[62].

— Рви когти[63], — приказал Берюйе своему приятелю, подняв портьеру.

Пинюшон не заставил его повторять это дважды и тотчас убрался. Как будто стена поглотила его.

Едва портьера опустилась, в помещение вошёл король. На нём было тёмное платье, и он был в тапочках и в домашней короне. Вместо скипетра он держал в руке веточку дуба, которую сорвал во время заседания Венсенского гражданского суда, и нервно потирал ею мочку уха.

— О Берюйе! — воскликнул он, и лицо его осветилось. — Я рад тебя видеть.

Святому королю очень нравился этот парень с его развязным видом и клыкастой улыбкой.

Берюйе склонился очень низко и стал ждать приказов.

У Людовика был смущённый вид. Он прокашлялся, подбирая слова и не решаясь произнести те, что приходили ему в голову.

— Послушай, мой мальчик, — вздохнул государь, мне нужно провести разговор частного порядка с её величеством королевой Франции. Но мне бы не хотелось, чтобы королева-мать услышала хоть одно слово!

Берюйе уже понял. Его господин и повелитель был не прочь «продёрнуть», но поскольку он жил под строгим надзором Бланки Кастильской, ему приходилось принимать меры предосторожности, чтобы нанести визит своей жене в неприсутственные часы. Эта тайная сторона дела вносила остроту в отношения королевской четы, и Берюйе говорил себе, что, наверное, было очень приятно чувствовать себя со своей законной как с любовницей.

— Сир, — сказал он, поставив колено на пол и «игрек»[64] в слове «сир», — я буду вашими чуткими ушами, острыми глазами и предупреждающей рукой.

Он хорошо сказал, и государь, который схватывал на лету, выразил ему признательность, вручив туго набитый кошелёк. Ибо в этом была отличительная особенность Людовика Девятого: у него кошельки всегда были полными.

Со спокойной душой король проскользнул в апартаменты своей супруги. Оставшись один, слуга посчитал деньги. Уже не впервые ему поручалась миссия такого рода, и Берюйе думал, что, если желание короля к его гражданке не угаснет, он скоро сколотит себе состояньице и сможет вернуться в родную деревню, жениться и стать трактирщиком.

У него в голове уже была вывеска его заведения «Замочная скважина». В самом деле, благодаря ячменям на глазу, которые он получал во время своих любовных вахт, он почти скопил деньги на покупку таверны.

Слуга засунул кошелёк в свою мошну и с большим усердием начал исполнять роль часового. Он расположился перед входом в длинный коридор, ведущий к апартаментам Маргариты Прованской, и стал всматриваться в полутьму огромного вестибюля, строя планы, что, в общем-то, было неплохим способом проводить время. Из уважения к королеве Маргарите, чья физическая привлекательность косвенным образом могла обеспечить ему состояние, он бы торговал преимущественно розовым провансальским вином. Стоит ли об этом говорить!

Он чихнул, ибо он находился на самом сквозняке.

«Лишь бы королева-мать не простудилась в этом чёртовом бараке Понтуаз!» — подумал Берюйе. В самом деле, смерть вдовушки могла лишить предмета его деликатную миссию и тем самым осушить источник его тайных доходов. Золотишко, весьма звонкое, да к тому же твёрдое, ещё и не подпадало под декларирование, учитывая тайный способ его получения.