История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - [112]

У нас в доме большой шалман.

Фелиси в минуту слабости пригласила чету Берюрье на кускус[209]. Маман — просто кудесница кулинарии. Стоит сводить её в какой-нибудь ресторан, и она вам воспроизведёт любое национальное или региональное блюдо, как будто она его готовила всю жизнь.

В общем, дар!

В условленный час Толстяк дает знать о своём появлении, играя «Мои ботинки уже промокли» клаксоном своего дилижанса.

Я иду открывать. Его Величество похож на короля Фарука в тот период, когда он питался в Египте. На голове у него феска, и он надел очки от солнца, несмотря на сумеречный час. Его слониха также надела феску. Прекрасная пара, дети мои! Так и хочется шлёпнуть им по фейске. Берта купила букетик фиалок для маман, а Берюрье держит в руке флакон кьянти, ибо эти люди искушенные по жизни, в том, что касается знания этикета, им его не занимать!

Без лишних церемоний Бугай объявляет, что он голодный как волк и что он обожает кускус. Надеюсь, что маман его приготовила в большом количестве. Для наших гостей потребуется порция, как для работников физического труда.

Когда мы их принимаем у себя дома, жратву приходится готовить в баке для кипячения белья. Кушанья в тарелочках — это не для них. Так, не более чем заморить червячка (в прямом смысле этого слова).

Следуют объятия и приветствия. Берта надела платье из набивного шёлка (она это любит), на котором изображён китайский пейзаж с носильщиками-кули, пагодами, розовыми фламинго, рисовыми полями, великой стеной и голубыми лотосами. Не хватает только Мао Цзэдуна!

Что касается Толстяка, он в голубом двубортном костюме (вернее, он когда-то им был, ибо Берю располнел с 1939 года, и его прикид, как и наши рабочие, не может свести концы с концами).

Фелиси извиняется. Она не может бросить кухню. Если не перемешивать крупу всё время в кускуснице, она склеивается снизу, а сверху принимает консистенцию мелкого песка. Берта говорит, что пойдёт ей помочь. Если только у маман найдётся для неё фартук, чтобы прикрыть её красивое азиатское платье… У маман он есть. Этот фартук не может объять Берту, но он ей прикрывает самое ценное: передок.

— Можно пропустить по глоточку кьянти, пока готовится жратва, — предлагает Берюрье.

Я чувствую, что он снова нетерпеливо топчется своими ботиночками сорок пятого размера. Придётся опять жевать историческую резину. К счастью, она тянется, ребята, а то у меня уже такое ощущение, что на мне фригийский колпак и у меня ноги Людовика Пятнадцатого, бурбонский нос и всем известный тик, который заключается в том, чтобы сунуть руку под жилет (кажется, Наполеон делал это, чтобы погреть желудок, где завёлся краб, который его и унёс).

В самом деле, долго ждать не пришлось. Как только мы оказались в гостиной, Бугай начинает канючить. Я стал для него автором исторического сериала. «Бегство в следующем номере!» — как сказал бы Людовик Шестнадцатый по возвращении из Варенны.

Я открываю заветную бутылку. Я люблю кьянти, это вино напоминает его родную Италию. Оно лёгкое, пенистое, радостное и красиво упаковано.

— В общем, так, дружок, — говорю я Брату-Дезанто-мюр-из-Полиции[210], — я тебе расскажу до конца, но по-другому. До Наполеона Первого включительно монархи, которые сменяли один другого в нашей стране, принадлежат истории. Их изваяли в мраморе или бронзе. Можно сколько угодно ходить мимо их статуй: они уже не сдвинутся с места. Но начиная с Наполеона Первого до Третьей республики они понемногу теряют плотность: они всё ближе к нам, понимаешь? История ещё не остыла. И как доказательство, ты мне сам сказал, что дед твоего деда служил при Людовике Восемнадцатом. Что можно рассказать о мужиках, которых знал отец твоего прадеда?

— Действительно, — хмурится Неулыбчивый, чувствуя скорый конец его любимого развлечения.

— Так что, начиная с Третьей республики, — продолжаю я, — можно ли называть историей череду событий, когда одной небольшой иллюстрации было достаточно для историографа? Вряд ли. Мы покидаем Мишле[211] и встречаем Кармен Тесье[212], а вместо исторического словаря Лярусс нам вполне достаточно семейного альбома. С того дня, как начали фотографировать знаменитых людей, они перестали быть Легендой, ибо они похожи на вашего двоюродного брата, вашего парикмахера или на вашу даму, которая вам делает междуножные ножны. Если бы Нисефор Ньепс[213] жил тридцатью годами раньше, я держу пари на что угодно, что Наполеон Первый не был бы таким великим. Но когда есть такие официальные фотографы, как Давид, Берне и Прюдон, можно обойтись без учебников. У вас уже всё есть. Эти господа вам дают свой талант и свою поэзию. Тем, кто попал под обстрел их квадратного ящика, уже не на что рассчитывать. Светочувствительная пластинка, это хорошо для Бардо, а не для Эдуарда Эррио[214]. Разве что цветное фото. Если у тебя есть красивая униформа, ты ещё можешь выкарабкаться; но посмотри на президентов республик в чёрно-белом исполнении — впечатление, будто ты разглядываешь пингвинов. Марианна выглядит так, будто она из комиксов «Зиг и Пюс»![215] Погоди, я сейчас принесу шикарный альбом и буду тебе иллюстрировать последнюю часть цветными снимками.