История философии. Средние века - [145]
Тем не менее, средневековая философия не состоит исключительно из одних только кажущихся ненужными нам гипотез, так как считается, что на вопросы, на которые, как предполагалось, дают ответ, лучше всего отвечать иным способом. Да, в XIV веке своей вершины достигли исследования в сфере логики. Кроме того, серьезных успехов достигли в области концептуального анализа. Так, например, едва ли можно было предположить, что средневековые ученые к тому времени разрешили все вопросы, касающиеся Бога, причем таким образом, что для обсуждения ровным счетом не осталось ничего. Вполне очевидно, что дело обстояло не таким образом. Однако дискуссия, связанная с именем Фомы Аквинского, отнюдь не была бессмысленной, и кроме того, она была чрезвычайно полезной в качестве исходного пункта в решении данной проблемы.
Знакомясь со средневековыми философскими диспутами, следует быть чрезвычайно внимательным, дабы избежать обманчивых впечатлений. Рассмотрим, к примеру, вопрос – каким образом Богу известны вероятные или непредвиденные будущие события. На первый взгляд может показаться, что умение найти ответ на этот вопрос, скорее всего, требует непосредственного понимания божественной психологии, хотя даже самые благочестивые верующие колебались бы в своем праве претендовать на такое знание. Так, можно предположить, что чем больше искреннего благочестия у верующего, тем менее он расположен утверждать себя в праве проникать во внутренний мир Бога. Хотя от средневекового философа или теолога, которому задали бы такой вопрос, не ожидали демонстрации феноменологии интеллектуальной деятельности Бога. Первый вопрос, на который ждали ответа, состоял в том, известно ли вообще что-нибудь. То есть можно ли утверждать истинность или ложность условных высказываний, имеющих отношение к будущему? Это вполне допустимый логический вопрос. Если ответить утвердительно, тогда беспредельному и вездесущему Богу должно быть известно, являются ли такие суждения истинными или ложными. Каким же образом он знает об этом? Все это вовсе не указывает на наличие новых сведений о деятельности божественного разума. На самом деле это вопрос о надлежащем способе вести диалог с Богом в пределах определенных понятий и предпосылок. Например, если философ считает, что Бог как бесконечное трансцендентное существо не может зависеть в своем знании от предметов вне его самого, то он, возможно, будет говорить, что Богу известны непредвиденные или случайные будущие события, главным образом благодаря знанию своей собственной сущности. Если он говорит именно так, то при этом он, несомненно, столкнется с проблемой человеческой свободы. Однако при всем том философ не претендует на то, что его утверждения являются следствием привилегированного доступа или подхода к божественной сущности.
К тому же заметно, что некоторые консервативные теологи были раздражены теорией Фомы Аквинского о цельности вещественной формы нашего тела. И поскольку разговор о формах подобных телесности, вегетативной, чувствительной и разумной жизни не несет в себе ни обыденного языка, ни общепринятого философского жаргона, мы могли бы предположить, что проблема, с которой имеет дело Фома Аквинский, устарела и утратила свое значение. Это было бы возможно в том случае, если ее изображать в точности соответствующей тому, какой она была в XIII веке. Тем не менее, в первую очередь здесь решалась проблема целостности человека. А если учитывать то, с какой интенсивностью велись дискуссии о так называемой проблеме тела и разума, можно понять, что постановка этой задачи отнюдь не утратила свою значимость.
Можно привести и другой пример. В Средние века часто и много говорили о «сущности» и «естестве (природе)». Нам представляется, что разговоры об этом принадлежат только прошлой, доэволюционной эре, тем временем, когда люди верили в статические или фиксированные виды и свойства природы. Жан-Поль Сартр говорил, что существование предваряет собой сущность и что не существует такого предмета, как человеческая сущность или природа, то есть нет естества, которое с самого начала было бы присуще всем людям. Однако сам Сартр, скорее всего, так же как и любой другой человек, способен устанавливать различие между африканскими львами и людьми в той же самой Африке. Поэтому следует спросить самих себя, а не заключает ли в себе определенная вера в природу или сущность человека некоего настойчивого положения, в соответствии с которым неразвитые народы тоже обладают правами, а также наше неприятие любых форм расизма, подразумевающего, что члены упомянутых рас являются людьми, стоящими по положению и развитию значительно ниже. Разумеется, мы избегали идеи некой оккультной сущности, «спрятанной» где-то глубоко внутри вещей. Хотя некоторые средневековые сочинители употребляли язык, который предполагает наличие в их умах чего-то сродного подобного рода идее, в любом случае в своих высказываниях они были осторожны и уклонялись от постулирования общей оккультной природы (или сущности), при этом они не отрицали, что люди по своей природе, так же как и сущности, подобны. Безусловно, существует множество различных проблем, которые могут быть подняты при том, когда дело касается языка сущностей или природных свойств. Тем не менее, суть дела в том, что мышление на нашем обычном языке, а также наши взгляды и убеждения как бы заставляют нас дважды подумать, перед тем как полностью отделаться от этой концепции как от некоего средневекового вздора.
